– Чем я могу помочь вам, дорогая? – спросила она, странным жестом поднимая руки, в церкви этот жест показался бы благословением.

Мери бросило в жар, и у нее неприятно зачесалась вспотевшая спина. Она смутилась.

– Чего вы хотите от миссис Бриттен, дорогая?

Вместо ответа Мери Отс протянула ей измятый маленький листок объявления. Миссис Бриттен взяла его, и Мери, глядя как она держит его двумя пальцами, невольно вспомнила, что ее дедушка точно так же двумя пальцами давил гусениц в своем саду.

– Эти пилюли, – промолвила миссис Бриттен, указывая на рисунок в объявлении, – приготовлены по рецепту, который дал мне шведский врач. Это очень хорошие пилюли. – Голос у нее был гораздо грубее, чем внешность, что делало ее, несмотря на красивые черты, похожей на торговку рыбой. Ее руки были большими, грубыми, с распухшими суставами. – Очень хорошие пилюли, – уверенно подтвердила она. – У них лишь один недостаток.

Она вдруг подмигнула, чем только еще больше напугала Мери Отс.

– А недостаток их в том, что если вы ждете ребенка и вдруг случайно по неосторожности приняли пилюлю, то… – Миссис Бриттен смяла объявление и бросила его в мусорную корзину. – Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Думаю, что да.

– Мы с вами замужние женщины и можем быть откровенны друг с другом. В таких случаях вы потеряете своего ребенка. Теперь вы понимаете, какой у них недостаток?

– Да, понимаю.

Наступила долгая пауза. Миссис Бриттен в упор смотрела на нее. Мери отвела глаза.

– Какой у вас срок?

– Простите, я вас не поняла, – протестующе воскликнула Мери.

Не дав ей больше промолвить ни слова, миссис Бриттен неожиданно протянула руку и стала мять ее живот. Это было столь быстрым и неожиданным вмешательством в ее состояние, что Мери не нашлась, что ответить, и промолчала. Что может ответить леди на подобные действия? Мери почувствовала себя глупой гусыней и залилась краской. У нее невыносимо зудела кожа на спине.

– Вы пришли ко мне ради другой леди? – Миссис Бриттен вынула из кармана желтоватый листок бумаги. – Ничего, я здесь все написала, но главное, чтобы она ни в коем случае не принимала пилюли, если беременна.

Из другого кармана она достала небольшую белую фаянсовую баночку и вложила ее в обтянутую перчаткой руку Мери.

366

– Разумеется, чтобы все произошло, ей надо принимать по одной пилюле утром и вечером. Если этого не делать, то никакая опасность ей не грозит.

– Каждое утро и каждый вечер?

– Каждое утро и каждый вечер.

Мери еле удержалась, чтобы не почесать спину.

– А что касается денег…

– Пять гиней.

Мери подняла глаза и встретила безжалостный взгляд старой женщины.

– В объявлении было сказано, что три гинеи. Миссис Бриттен пожала плечами.

– Они стоят пять гиней. Хотите берите, хотите нет. Мне безразлично.

– У меня с собой не более четырех гиней, – обиделась Мери. – В объявлении говорилось о трех.

– Четыре хватит. – Миссис Бриттен протянула за деньгами свою грубую, натруженную руку; на внутренней стороне ее широкого запястья было вытатуировано имя: «Сайлас».

Две минуты спустя Мери Отс уже стояла на тротуаре. Отправившись в обратный путь по Сесил-стрит, она так и продолжала держать в руке белую баночку с пилюлями. Домой она дошла, ни разу не спросив у кого-либо дорогу.

Когда темные кучевые облака, пролив дождь и освежив грязный городской воздух, сгустились высоко над куполом собора Сент-Пол, Тобиас пересек Темзу. В этот майский вечер в семь часов двое мужчин, приехавших в Боро на дилижансе, теперь ехали в наемном экипаже по Лондонскому мосту. После тридцати часового путешествия руки Тобиаса все еще были связаны и упрятаны глубоко в карманы.

Как только дилижанс доставил их в Вест-Энд, Мэггс, высунувшись в окно, стал нетерпеливо постукивать правой ногой по полу.

Тобиаса охватило беспокойство; он страшился той отравы, которую они собирались раздобыть, и своей встречи с Лиззи, не представляя себе, как уговорит ее принять зелье. Его мучили и другие дурные предчувствия, возникавшие в его смущенном мозгу; сумятица усугублялась болью в руках и переполненностью мочевого пузыря, в чем гордость не позволяла ему признаться своему приятелю.

Лондон, когда они его покидали, был солнечным, в ящиках на подоконниках цвели нарциссы. Лондон, в который они вернулись, был чертовски непривлекателен; мусор на улицах, свист кнутов, омнибусы, выходившие из них толпы пассажиров на Сент-Мартин-лейн, улицы, теряющие свои очертания под усталым сумеречным светом уходящего дня, – все это проникало в его собственные мысли и сгущалось вокруг образа его семьи, которую он чуть было не бросил.