лампы.

Немецкое руководство настояло на том, чтобы разбудить его среди ночи и проинформировать: Гитлер объявил войну России [4].

Какой-то момент Муссолини смотрел на жену невидящим взглядом. Затем без каких-либо эмоций тихо произнес:

— Дорогая Рашель, это значит, что мы проиграли войну.

Когда он стал быстро одеваться и поспешил к телефону, она не удивилась. Казалось, что в этот день, 22 июня 1941 года, Бенито готовился отразить удары, которые ему могла нанести судьба. Он стал забывать про бритье. Завтракал очень поздно, когда все домашние уже расходились по своим делам, почти каждую ночь проводил беспокойно, вставая утром разбитым и садясь в любое кресло, даже не прогоняя кота Пи по со своего любимого места.

Вся Италия, кроме Рашель, знала истинные причины этого. В течение всех двенадцати месяцев после объявления войны удар следовал за ударом. Неудачные события в Греции привели в декабре к отставке маршала Бадолио. Маршал Родольфо Грациани, сменивший Бальбо, погибшего в сбитом по ошибке самолете, принятом за английский бомбардировщик, смог продержаться в Ливии против наступавшей из Западной пустыни 36-тысячной армии генерала Ричарда О'Коннора только пятьдесят семь дней, хотя и имел в своем распоряжении около 150 000 солдат, но плохо вооруженных и измотанных постоянными маршами. Обещанных 1000 танков он так и не получил. Перед началом отступления он послал телеграмму святой покровительнице артиллерии: «Святая Барбара, защити нас».

Во второй раз дуче оказался должником Адольфа Гитлера. Назначенный командующим объединенными итало-немецкими войсками решительный генерал Эрвин Роммель в течение всего двенадцати дней восстановил положение, вновь заняв Ливию, овладел важнейшим средиземноморским портом Тобруком и двинулся к границе с Египтом.

Новости, приходившие из районов Средиземного и Эгейского морей, были неутешительными. Из-за отсутствия радаров и эффективной авиационной поддержки итальянский флот ощущал мощные удары со стороны английского средиземноморского флота под командованием адмирала Эндрю Каннингхема. Это были не только проигранное сражение у мыса Спада, но и ночная атака военно-морской базы в Таранто в ноябре 1940 года, когда британские торпедоносцы «Сводфиш», взлетевшие с авианосца «Иллюстриус» на удалении 350 километров от базы, потопили дредноут «Кавур» и нанесли серьезные повреждения линкорам «Литторио» и «Дуилио». А через четыре месяца, 29 марта 1941 года, у мыса Матапан в результате неожиданного трехминутного артиллерийского удара английской эскадры, когда итальянцы не успели даже открыть ответный огонь, погибло 3000 итальянских моряков.

Поняв, наконец, что только авианосцы смогут обеспечить действенную поддержку флота, Муссолини распорядился о переоборудовании трансатлантических лайнеров «Рим» и «Августус» в авианосцы, но было уже поздно, так как в активных операциях они так и не смогли участвовать…

Хотя Рашель ничего об этом не знала, у Муссолини были неприятности личного плана. В июле 1940 года Кларетта объявила ему, что ждет от него ребенка, но через шесть недель, 18 августа, с ней случился коллапс. Поспешив на виллу Камилуччия, Муссолини узнал от доктора, что жизнь ее была в опасности и что он предлагал сделать срочную операцию по прерыванию беременности.

— Пожалуйста, спасите ее для меня, — с мольбой обратился дуче к профессору Петаччи.

Задача была не из легких. До 4 часов утра 1 сентября тот вместе с известным римским гинекологом профессором Ноккиоли боролись за ее жизнь. Три часа Муссолини сидел неподвижно в соседней комнате, ожидая услышать худшее.

— Боже, не дай ей умереть, не дай мне потерять ее, — стал он горячо молиться во второй раз в своей жизни.

Но вот доктора сообщили ему: Кларетта жива, но кризис еще не миновал. В результате операции она, однако, рожать более уже не сможет. Муссолини только обнял их по очереди, бормоча слова благодарности.

Затем впервые за долгие годы он признал существование Кларетты в своей жизни как само собой разумеющееся явление. Он приезжал на виллу Камилуччия в самое различное время, прощупывал ее пульс, гладил по голове. Если дела задерживали его во дворце Венеция, он посылал ей записочки. Его шофер Боратто вспоминал, что возил Муссолини по два-три раза на день на виллу ее родителей, иногда часа в два ночи с лекарствами, приобретенными в дежурных аптеках…

На рассвете 22 июня 1941 года злоключения Муссолини только начались по-настоящему. Месяц за месяцем несчастья обрушивались на него, словно удары по телу, — не только с театров военных действий, но и в личной жизни. 7 августа 1941 года, когда он около 11 часов вечера собирался войти в лифт, как он рассказывал позже Кларетте, один из служащих дворца Венеция подбежал к нему запыхавшись.

— В Пизе произошла катастрофа, — сообщил он. — Ваш сын Бруно ранен и находится в тяжелом состоянии.

Оба сына дуче в звании капитанов служили в 274-й эскадрилье военно-воздушных сил в Пизе. Их сестра Эдда, бросив сухое мартини и ночные карточные игры, работала сестрой милосердия Красного Креста в Албании. Бруно был любимым сыном дуче. Закрыв глаза и прислонясь к стене лифта, он только спросил:

— Он мертв?

Впоследствии этот служащий конфиденциально рассказал свои знакомым:

— Мне показалось, что в этот момент внутри Муссолини что-то погасло.

Через несколько часов в аэропорту Сан-Джусто в Пизе Муссолини узнал от Витторио подробности происшедшего. Двигатель бомбардировщика «П-108», который Бруно испытывал, отказал на высоте около 300 метров над землей. Попытавшись спланировать при посадке, он зацепил крылом за поверхность и от удара был выброшен из кабины. Два других члена экипажа остались целы. Последними его словами, как передал Витторио, были:

— Папа — поле.

С этого времени никто не мог определить настроение дуче. Иногда он выглядел абсолютно спокойным, но однажды сказал генералу Франческо Приколо, заместителю министра авиации:

— Вы видите меня внешне спокойным, каким я и должен быть, но внутри меня терзает горе.

Когда же полковник Гори Кастеллани, командир эскадрильи, в которой служил Бруно, попытался выразить ему соболезнование, Муссолини подпрыгнул, как загнанный в угол тигр.

— Я знаю, зачем вы здесь, — сердито накричал он на изумленного полковника. — Я знаю, что вы, да и все остальные рады моей потере. И не хочу ничего от вас слышать. Можете идти!

Он говорил то, в чем был убежден, хотя речь и шла о жизни людей.

— У него не осталось здравого смысла при рассмотрении того или иного вопроса, — вспоминал Приколо. — Он выслушивал любые предложения, заранее имея по ним собственное мнение.

Но никто ему, однако, не посоветовал предложить Гитлеру четыре итальянские дивизии — три пехотные и одну кавалерийскую — для участия в боях в России, да еще девять самолетов, не оснащенных системами антифриза.

В летней форме одежды и обуви, в которых они участвовали во французской кампании, эти войска были обречены при морозах минус 36 градусов по Цельсию [5].

Самомнение Муссолини было сильно задето тем, что солдаты Роммеля быстро восстановили положение в Ливии, а преемник Бадолио, генерал Уго Каваллеро был слишком слабым, чтобы хоть в чем-то возражать тому.

Доказывая свое единение с вермахтом Муссолини провел смотр своего «русского экспедиционного корпуса» в Вероне, на котором кроме него присутствовал только генерал Энно фон Ринтелен, немецкий военный атташе в Риме. Когда дуче отдавал войскам салют, объезжая их на автомобиле, немец на заднем сиденье испытывал жалость к проходившим маршем людям в потрепанной форме, которые громыхали стоптанными сапогами по булыжникам под барабанный бой.

Но вот последнее подразделение под звуки фанфар направилось к эшелону, стоявшему на железнодорожной станции. Дуче повернулся к фон Ринтелену с затуманенными слезами глазами и напыщенно произнес:

— Это — самые лучшие в мире войска.