агенты исправно несли службу по охране виллы, что являлось явным признаком: семья эта не принадлежала к семьям среднего класса.

Во многих аспектах его экономность соответствовала бережливости Рашель. В 1929 году он побил рекорд Пу-Ба (персонаж в комической опере «Микадо»), заняв сразу шесть министерских постов — внутренних дел, иностранных дел, военного, флота, авиации, корпораций, — не всегда вовремя получая даже свои сорок тысяч лир как премьер-министр. Значительная часть сумм, вложенных им в правительственные ценные бумаги, — более пятисот тысяч лир — являлись его доходом еще в период «Иль Пополо», а также тысяча шестьсот долларов в месяц, получаемых им за еженедельные газетные статьи, публикуемые в хорстовской прессе.

Не считая его слабости к смене постельного белья три раза в неделю, личные его расходы не превышали тех пятнадцати лир, которые он потратил в свое время на приобретение колыбельки для Эдды.

Таким был папа в своей семье. Но во дворце Венеция, куда он перенес в сентябре 1929 года свою резиденцию, знали другого Муссолини — дуче. Там, на втором этаже дворца, он был правителем, державшим в страхе весь мир. В его кабинете, имевшем размеры более двадцати метров в длину и около пятнадцати — в ширину, было почти совсем пусто, как в покинутом храме. Человек, вызываемый туда, видел лишь «горящие глаза за столом из розового дерева». Кабинет был настолько большим, что дуче общался со своим персоналом знаками. Так, например, широкий жест руками означал: «Принесите газеты», резкий взмах правой рукой следовало понимать: «Больше ни одного визитера».

Этим знаком он стал пользоваться довольно часто, отмахиваясь не только от просителей, но и от старых и верных товарищей. Те, кто попадал к нему, стояли у стола, подобно нашалившим ребятишкам перед строгим учителем. Сидеть разрешалось только важным посетителям. Военные, даже генералы, которым зачастую было за шестьдесят лет, четко подходили к нему, как когда-то он сам в полку. Бывший младший унтер-офицер демонстрировал, кто теперь был боссом. Курение было запрещено, большинство визитеров стояли молча, наблюдая, как дуче разбирал на своем столе стопки бумаг: чем менее важным был посетитель, тем дольше продолжалась эта процедура. Пришедший к нему Итало Бальбо, не обнаружив свободного стула, присел на край стола.

Власть и успех — вот что занимало теперь мысли Муссолини. Двумя годами ранее он вмешался в права короля Виктора Эммануила III, проведя через большой совет закон, предусматривавший обязательное одобрение палатой депутатов кандидата на престол. Это был выпад против кронпринца Умберто, настроенного антифашистски.

— Вместо ответа на этот вызов, — отреагировал король, — я предпочту отречение от престола.

Однако вслед за этим последовали новые уколы и пренебрежительное обхождение. По приказу Муссолини королевский марш теперь исполнялся после фашистского гимна. Газеты начали печатать слово «дуче» крупными буквами, тогда как упоминание короля шло обычным шрифтом.

Не ограничиваясь схватками с королем, дуче скрестил шпаги и с Папой Пием XI. Уже через три месяца после подписания Латеранского договора он подчеркнул приоритетное право фашизма на образование и воспитание итальянских детей.

«Книга и винтовка — символы настоящего фашиста» — лозунг, произнесенный им, стал основой для действий в этом направлении начиная с детских садов.

— Светская власть сейчас выше духовной, — язвительно сказал Муссолини в адрес Ватикана.

Папа Пий XI тут же отреагировал на это, назвав дуче дьяволом.

Начавшееся противостояние продолжалось три года, пока не был найден компромисс. Чтобы окончательно взять в свои руки дело воспитания молодежи, Муссолини закрыл пять тысяч католических клубов действия — молодежных организаций, похожих на бойскаутов. Пий XI не мог сдержать своей ярости. Он вызвал к себе нового фашистского посла при своем дворе Цезаря Марию де Веччи и сказал:

— Передайте Муссолини, что его методы вызывают у меня негодование.

Де Веччи даже растерялся. Сказать такое послу было из ряда вон выходящим.

— Более того, — продолжал первосвященник, сдвинув свою белую ермолку на правое ухо, что свидетельствовало о его ярости, — скажите ему: он сам вызывает у меня отвращение, и при виде его меня тянет на рвоту.

Как всегда, исправить создавшееся положение помог Арнальдо. Именно он настоял на смещении специального уполномоченного по железным дорогам Эдоардо Тор-ре, доказав его казнокрадство, и увольнении секретаря партии Аугусто Турати, наркомана, занимавшегося самобичеванием. Преемник Турати — Джиованни Гуриати, отставной генерал, стремившийся избавить партию от «загнивших деревьев», действовавший с солдатским пренебрежением к политике, выгнал с занимаемых ими постов или крупно оштрафовал около ста двадцати тысяч взяточников и растратчиков.

Арнальдо свалил в Милане со скандалом местного партийного босса Марио Джиампаоли, бывшего в свое время разносчиком телеграмм, развлекавшегося с женщинами за счет партийной кассы и нанесшего ей урон в размере девяти тысяч лир, как показала проверка.

Арнальдо удалось уговорить брата пойти на мировую с Папой. А перед Рождеством 1931 года сорокашестилетний Арнальдо схоронил своего любимого сына, после чего с ним самим случился сердечный приступ прямо в такси.

Муссолини, присутствовавший на похоронах брата, при выходе из церкви Святого Марка сказал другу семьи Марио Феррагути:

— Теперь мне остается только помириться со всеми. В феврале 1932 года, в третью годовщину Латеранского договора, Муссолини встретился с Папой Пием XI, и не в фашистской черной рубашке, а во фраке с золотым галуном и шляпе со страусовым пером. Когда Пий сообщил ему, что молился за Арнальдо, Муссолини был этим очень тронут. Затем оба договорились о том, чтобы, учитывая жизненную важность сотрудничества Церкви с государством, вновь открыть католические клубы действия, которые будут находиться под контролем епископов.

Эдде, уехавшей в Шанхай, куда Чиано был назначен генеральным консулом, Муссолини дал телеграмму: «На ватиканском фронте все спокойно».

Пий, веривший в добрые начала в душе Муссолини, был, однако, недоволен тем, что тот публично отказался поцеловать святыню — кольцо рыбака и только один раз помолился у апостольской гробницы, и то лишь чтобы его при этом сфотографировали. Папа воспользовался установившимися дружескими отношениями с Муссолини и просил Цезаря Марию де Веччи передать ему:

— Скажите синьору Муссолини от моего имени, что его полуобожествление самого себя мне неприятно и наносит ему же вред. Он не должен возносить себя между небом и землей… и понять, что существует лишь один Господь Бог. — И добавил многозначительно: — Рано или поздно народ сбрасывает своих идолов.

Когда смущенный де Веччи докладывал ему об этом, Муссолини выслушал внимательно, слегка улыбаясь и несколько скептически, а в заключение спросил:

— Скажи-ка, а что думаешь ты?

— То же, что и Папа, — тихо ответил тот. Неожиданно Муссолини вспылил и распорядился:

— Иди сейчас же к Папе и скажи ему, что он прав.

Покинув кабинет дуче, де Веччи вздохнул облегченно. Если Муссолини обратит внимание на слова Папы, еще не поздно для диктатора и его режима изменить курс.

24 апреля 1932 года, в воскресенье, дуче влюбился в Кларетту Петаччи.

На небольшой скорости тридцать километров в час бельгийский лимузин «империя» приближался к приморской Остии. Кларетта даже сказала было шоферу Саверио Копполе, чтобы он увеличил скорость. Однако ее слова не возымели действия: бывший кучер относился к машинам как к ландо, осторожно объезжая каждую ямку на дороге. Вообще-то Петаччи — двадцатилетняя Кларетта, ее мать Джузеппина и девятилетняя Мириам — в тот день не торопились. Вместе с женихом Кларетты, красивым лейтенантом военно-воздушных сил Риккардо Федеричи, они направлялись в Остию на воскресную увеселительную прогулку.

Вдруг сзади раздался резкий и повелительный гудок. Коппола едва успел принять вправо, как мимо них в клубах дорожной пыли как стрела промчалась двухместная «альфа-ромео», за рулем которой сидел мужчина в голубом берете. Вслед за ней следовала вторая машина с вооруженными людьми. Узнав