Обратившись к своему спутнику, сказал:

— Асербо, запишите его фамилию — здесь, по-видимому, много сорной травы, которую следует прополоть.

Новая метла добралась до всех уголков Италии. Бенито Муссолини — председатель совета, министр как внутренних, так и иностранных дел — стал действовать по своему плану. В 8 часов утра 31 октября он прошел скорым шагом по длинным коридорам дворца Чиги, где располагалось министерство иностранных дел, оставляя на столах отсутствовавших сотрудников свою визитную карточку как знак скрытого предупреждения. В 9 часов утра он был на связи со всеми тридцатью министрами своего кабинета, введя ежедневную перекличку.

Вскоре дрожавшие от страха бюрократы стали называть 1922 года первым годом фашистской эры, и на официальных документах появилась двойная дата, но ни один из двадцати четырех часов не стал священным.

Однажды, не дозвонившись до одного из министров в два часа дня, Муссолини швырнул трубку, воскликнув:

— Это просто буржуазная привычка уходить на обед.

Расслабляться он не позволял и себе. За первые два месяца своего премьерства он провел сорок два заседания кабинета, каждое из которых продолжалось не менее пяти часов. Приходя в свой кабинет в 8 часов утра, он редко покидал его ранее 9 часов вечера. Обедать он появлялся не ранее трех часов дня. Новые его апартаменты находились в доме номер 156 по улице Виа Раселла, на третьем этаже. Съедал он обычно по три чашки бульона с крошеной ветчиной, который ему готовил Кирилло Тамбара, доверенный слуга, последовавший за их семьей в Рим.

Работал Муссолини как одержимый. Меморандумы и телеграммы шли постоянным потоком. На них он делал пометки «Хорошо. — М.» или же перечеркивал синим карандашом.

Он создал большой совет из глав ведущих министерств как совещательный орган по вопросам законодательства, направленного на борьбу с бюрократией и сокращение громоздкого управленческого аппарата, в результате чего было уволено тридцать пять чиновников различного ранга. Добился Муссолини и слияния синерубашечников-националистов с фашистами. Ликвидировав королевскую гвардию, созданную по инициативе премьера Нитти, он включил ее подразделения в состав милиции национальной безопасности, подчинив их себе. Для наведения порядка в дорожных делах запретил автомашинам подавать звуковые сигналы, ввел одностороннее движение транспорта и не разрешил дальнейшее использование допотопных двухколесных экипажей с местом кучера сзади. Несмотря на большую загруженность, он находил время, чтобы присутствовать на церемониях открытия нового завода или фабрики, а также серебряных юбилеях действующих.

— Я хочу, чтобы пятьдесят тысяч итальянских предприятий работали как часы, — заявлял он и принимал меры для осуществления этой идеи.

Энтузиазм Муссолини передался многим министрам. Пытаясь сбалансировать государственный бюджет впервые за долгие годы, министр финансов Альберто де Стефани даже спал в своем кабинете. Эдоардо Торре, начавший проводить реформу на итальянских железных дорогах, несколько раз выезжал на различные станции и, если выяснял, что какой-либо поезд опаздывает, тут же снимал машиниста, заменял его машинистом резерва и на подножке паровоза на полной скорости мчался до станции назначения. В первую же неделю своего пребывания в министерском кресле Торре установил, что железные дороги несут потери от воровства, превышающие цифры 1915 года в три тысячи раз. Для решения проблемы он стал направлять с грузовыми составами охранников, появлявшихся как джины из бутылок при попытках грабителей вскрыть двери какого-нибудь вагона. В результате число ограблений резко снизилось, да и поезда стали приходить вовремя.

В качестве поддержки начинаний Муссолини рабочие государственной табачной фабрики, неапольского арсенала и римских армейских и морских складов провели сверхурочные работы, не требуя за это никакой платы. Более десяти тысяч писем получал он еженедельно от граждан, которые предлагали свою добровольную помощь. А один из отцов обратился с просьбой переменить королевским декретом имя своего сына с Ленин Эспозито на Бенито Муссолини Эспозито.

Луиджи Пиранделло, знаменитый драматург, будучи спрошенным о его мнении о событиях вскоре после марша на Рим, проворчал:

— Я знаю только то, что люди, приходящие к власти, хотят есть. Те же из них, кто помоложе, будут есть больше.

Когда Муссолини доложили о подобных высказываниях, он воскликнул:

— Я не из тех, кто лишь проходит через Рим. Я намерен оставаться здесь и править страной. Итальянцы должны подчиняться, и они будут подчиняться — даже если я буду вести борьбу не только против врагов, но и против друзей, даже против себя самого.

Выступая в качестве премьера на первом заседании палаты депутатов 16 ноября, он высказался в таком же духе. На скамьях, занимаемых депутатами-социалистами, было неспокойно. Даже места для публики были почти все заполнены чернорубашечниками, постоянно хватавшимися руками за рукояти кинжалов. Первые слова дуче, с которыми он обратился к ассамблее, стоя с руками упертыми в бедра и бледным от эмоций лицом, были проникнуты угрозой:

— Если бы была необходимость, я мог бы устроить в этом сером зале бивуак для моих чернорубашечников и прекратить деятельность парламента.

В зале стояла полная тишина, когда Муссолини, сделав театральную паузу, добавил:

— В моей власти было сделать именно так, но не таковым было мое желание. — Подождав реакцию собравшихся на эти слова (свою речь дома он репетировал целых три часа), дуче промолвил: — Во всяком случае, пока.

Затем он перешел к главному пункту своего выступления:

— Палата должна понять, что я могу распустить ее через два дня или два года. Требую передачи мне всей полноты власти.

И он получил всю полноту власти 275 голосами. Против были социалисты и коммунисты — 90 голосов.

— Я хочу поставить веху начала моей эры… подобно льву, наносящему удар своей лапой, — признался он в те дни Маргерите Заффарти и провел растопыренными пальцами по кожаной спинке стула.

Но не только в Италии Муссолини играл в то время своими мускулами. Когда в конце августа 1923 года генерал Энрико Теллини с четырьмя офицерами, принимавшие участие в качестве представителей итальянской части комиссии в демаркации границы между Грецией и Албанией, были убиты из засады на греческой территории, Муссолини тут же потребовал от Греции найти и наказать убийц и выплатить компенсацию в размере пятисот тысяч фунтов стерлингов, дав срок пять дней. Поскольку греки ограничились только извинениями, Муссолини направил эскадру итальянских кораблей для бомбардировки и захвата острова Корфу.

В первый, но не последний раз Муссолини выступил против созданной всего три года назад Лиги Наций, убежденный, что ни одна страна не должна превышать своих полномочий. И он выиграл схватку, так как Лига передала этот вопрос конференции послов, а та решила, что Греция должна заплатить требуемую сумму, а итальянский флот покинуть Корфу.

Уже в ноябре 1922 года Муссолини показал свое лицо и в международном плане: с дуче и Италией все должны считаться. По пути на Лозаннскую конференцию, которая должна была решить вопрос о послевоенном будущем Турции, Муссолини вызвал к себе в купе поезда Сальваторе Контарини, генерального секретаря по международным делам, и делегата конференции Раффаэля Гуариглия. Без всяких комментариев он передал им тексты телеграмм на имя французского премьера Раймона Пуанкаре и британского министра иностранных дел лорда Керзона.

Вечером оба этих государственных деятеля и Муссолини должны были быть почетными гостями на официальном банкете в гостинице «Бо Риваж» в Лозанне. Предварительно было решено, что Муссолини, прибывающий на 45 минут раньше парижского поезда, будет ожидать обоих на вокзале.

В его телеграммах шла речь об изменении этого плана. Муссолини сообщал, что сойдет с поезда в Территете, в ста километрах от Лозанны, на берегу Женевского озера, где и предлагал встретиться в