Муссолини воспринимал все это безропотно, даже чувствуя определенную радость, что не надо было самому принимать решения. И каждую неделю посылал свои заметки в «Иль Пополо», набрасывая их при скудном свете примитивных светильников, заправленных сардинным маслом. Приезжая домой в краткосрочные отпуска, в кровать он не ложился, устраиваясь на полу.

Свои дневниковые записи он вел постоянно. Однажды, когда полк был отведен с передовой линии в тыл для противохолерных прививок, он пристроился для этой цели в пустой казарме на какой-то кровати.

Хотя многие и ценили его за издательскую деятельность, мало кто видел в нем инициатора и движущую силу различных начинаний и идей. В порыве откровенности он как-то сказал своему приятелю, капралу Цезарю Равегнани:

— В один прекрасный день я стану хозяином мира, тогда ты можешь навестить меня, чтобы в этом убедиться.

Равегнани, обычно выполнявший для Муссолини кое-какие работы, на этот раз не поверил и возразил:

— Что за чепуху ты несешь, старина.

Война для Бенито Муссолини окончилась в час дня 23 февраля 1917 года, через двадцать три дня после присвоения ему звания младшего унтер-офицера. В начале года полк был переведен в район Карсо, севернее Адриатики, в котором преобладали известняковые горные породы и где во время обстрела по всей округе разлетались каменные осколки. На высоте 144, которую полк удерживал, австрийская артиллерия «прихватила», как говорили солдаты, гораздо больше итальянцев, чем на других участках фронта.

Двадцать человек, в числе которых был и Муссолини, были в тот день в самой настоящей преисподней, ведя огонь из гаубицы, ствол которой буквально раскалился докрасна. Но и противник не молчал, положив последние два снаряда прямо в цель. Четыре солдата были убиты на месте, Муссолини же отброшен взрывной волной на пять метров. Лейтенант Франческо Каччезе, первым подбежавший к нему, потом сказал:

— Глаза его уставились в одну точку, а зубы были крепко сжаты, чтобы не показать боль.

Муссолини был отправлен в глубокий тыловой госпиталь с высокой температурой. Врачи насчитали в его теле сорок четыре шрапнельных осколка, главным образом в левой ноге, груди и паху. В течение месяца Муссолини был прооперирован двадцать семь раз без анестезии, за исключением двух наиболее сложных. Чтобы избежать гангрены, раны обрабатывались тампонами, пропитанными спиртом.

— Мне хотелось выть от боли, как волку, — признался он впоследствии.

Вплоть до июня он ничего не мог написать для своей газеты, поскольку не ориентировался ни во времени, ни в обстановке. Однажды, обезумев от звона в ушах, он заорал:

— Выключите этот чертов телефон!

А дело было в том, что услышал-то он звонок в руках псаломщика, когда священник совершал последний ритуал для умершего на соседней постели солдата.

В августе, опираясь на костыли, он возвратился в Милан. С тех пор он мог носить только обувь на кнопках, чтобы избежать нагноения в левой ноге.

Страна была разделена надвое. Одну часть Италии составляли те шесть миллионов человек, которых он оставил на фронте, настроенных патриотично и выражавших свое отношение к происходившему сентиментальными словами: «Умереть с возгласом «Да здравствует Италия, да здравствует король» значит отправиться прямо в рай».

На внутреннем фронте картина была гораздо бледнее: не многие из гражданских лиц ожидали, что война вступит в третий год, война, которую социалисты, международные гуманитарии, продолжали бойкотировать. Испытывая ненависть и нападки многих армейских генералов, считавших их «внутренними врагами», они отвечали по-своему. За возложение венков на могилы солдат или участие в церемониях военных захоронений члены партии исключались из ее рядов. В палате депутатов социалист Клаудио Тревес, предшественник Муссолини на должности редактора «Аванти», выдвинул лозунг: «Нет следующей зиме в окопах».

Поскольку тысячи рабочих были освобождены от военной службы, они усматривали в словах Тревеса глубокий смысл.

В конце октября 1917 года Муссолини почувствовал себя совсем плохо и был вынужден принимать морфий. Рашель молча плакала, занимаясь по хозяйству. Под Капоретто, в центре долины Изонцо, 2-я итальянская армия не выдержала удара австро-немецких войск и отошла более ста километров в глубь страны под ледяным проливным дождем почти без единого выстрела. Эта трагедия обошлась Италии в двести пятьдесят тысяч пленных, миллион винтовок и потерю зимнего обмундирования стоимостью шесть миллиардов лир.

Анархист по характеру, Муссолини стал барабанщиком короля и страстным патриотом страны, начав кампанию под лозунгом «Стоять до конца!» и призывая правительство принять жесткие меры к пораженцам, ввести военное положение в Северной Италии и закрыть все социалистические газеты. Своим фронтовым товарищам он писал ностальгические письма, подписывая их «Ваш старый берзаглиерец, почти распластанный пополам». Впоследствии более четырехсот из них заявляли, будто бы выносили его на руках с поля боя.

Годом позже, 30 октября 1918 года, когда итальянские армии под командованием генерала Армандо Диаца прорвали австрийскую оборонительную линию неподалеку от городка Витторио-Венето, в восьмидесяти пяти километрах от Венеции, миллионы людей считали, что человеком, внесшим наибольший вклад в поддержание боевой морали за последний год, был Бенито Муссолини.

По секретному соглашению в Лондоне Италии была обещана значительная компенсация за более чем шестьсот тысяч убитых и почти полтора миллиона раненых, снижение военного долга на двенадцать миллиардов лир, передача ей естественных портов на югославском Адриатическом побережье и австрийских территорий с населением, говорящим на итальянском языке, — Тренто и Триеста, а также ряда укреплений в Турции. Но на Версальской мирной конференции двадцать седьмой президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон отказался признать это секретное соглашение, которое Америка не подписывала.

Вильсон провел ряд встреч с Джорджем Клемансо и Дэвидом Ллойд Джорджем, на которые итальянский представитель Виктор-Эммануил Орландо не приглашался. А на них как раз рассматривалась претензия Италии на Тренто и Триест. Незадолго до этого Вильсон был объявлен почетным гражданином Рима и получил в подарок золотую модель памятника с изображением волчицы, кормящей Ромула и Рема. Теперь же его портреты стали сжигаться на площадях Италии.

В стране наступил период горького разочарования войной и теми, кто в ней участвовал. На мансарде в редакции «Иль Пополо» Муссолини молча выслушивал телефонные звонки, в которые сообщалось о новых вылазках против «козлов отпущения» — фронтовых солдат. В Болонье прохожие безучастно наблюдали, как хулиганы переломали костыли инвалида войны. В Милане, когда ветеран войны в трамвае пожаловался, что ему отдавили ногу, е него сорвали боевые награды и вытолкали вон из трамвая. А два офицера 71-го пехотного полка в Венеции были избиты неподалеку от своей казармы, затем их запихали в будку часового и вместе с нею затопили в водах канала.

Прошло еще несколько месяцев, и стало совершенно очевидно, что солдатам рассчитывать на места в правительстве не приходилось. Когда в Милане на Центральном железнодорожном вокзале офицер Альпийского полка был обезоружен и избит, да так, что ему сломали руку, военное командование отдало распоряжение, действовавшее во всей стране, что впредь офицеры, находящиеся в отпуске, должны были выходить на улицу только в гражданской одежде, чтобы «избежать раздражения населения».

Вскоре среди 160 000 уволенных из армии офицеров, недовольных создавшимся положением дел, появилась жажда мщения. Число членов партии социалистов, бывших в оппозиции к войне, к этому времени достигло 1 200 000 человек, и премьер-либерал Франческо Нитти, старавшийся их умиротворить, объявил амнистию 150 000 дезертиров.

Но не только офицеры вызывали гнев социалистов, а и священники, да и сама монархия. В Деноре, неподалеку от Феррари, социалисты, воодушевленные успехами русской революции, вторглись в храм, чтобы украсить алтарь красным флагом. После того как на выборах они получили контроль за двумя тысячами муниципалитетов, красный флаг сменил трехцветный в большинстве населенных пунктов, а портреты короля в мэриях были повернуты лицом к стене, как в одной из мелодрам.