семьи уводит? Как бы не так! Пронюхала, падла такая, какой у тебя папочка, вот и…

– Нет у меня больше папочки, Анька. Порвал я с ним.

– Иди ты… Что, правда? Прямо-таки рассорился навсегда?

– Ага. Навсегда.

– А зачем?

– Так надо было.

– Во дура-ак… Правильно про тебя мамо говорит, что ты ирод царя небесного. Ирод и есть… Ни себе, ни людям…

– Ирод, конечно! – снова сунулась кукушкой в дверь тещенька. – Кватеру, кватеру не отдавай, главное! Слышь меня, Анька?

– Ну что, Ань, по рукам? За «кватеру» потерпишь отказ от рукоприкладства? – спросил Андрей терпеливо, дождавшись, когда за «кукушкой» захлопнется дверь.

– А ты не смейся над нами, Андрюш… Все бы только шуточки шутил. Ты нас с мамой пожалей лучше. Куда мы теперь пойдем, как жить будем? На паперти стоять?

– Ну почему на паперти… Можно на фабрику тебе вернуться, например.

– Это что? Опять к конвейеру вставать?! Мне?!

– А почему нет, Ань? Стояла же раньше, и ничего! Я помню, ты даже с удовольствием на фабрику ходила, похвальные грамоты мешками получала. И вообще… Конвейер – это ж тебе не разбитое корыто из сказки про золотую рыбку, на фабрике зарплату платят!

– Ага… Легко тебе говорить! После шоколадных конфет леденцов-то не шибко хочется. И вообще сволочь ты, Андрюша, как есть сволочь! Чего тут еще скажешь? Показал красивую жизнь и тут же отбираешь. Это… Это нечестно, Андрюша! И глупо.

– Ничего, Анька. Зато не смертельно. В стране кризис, сейчас всем трудно. Многие с шоколадных конфет на леденцы перешли.

– Андрюш, а как же любовь? Я ж люблю тебя, я жена твоя… Ты ж мне сердце разбил, в конце концов!

– Ой, ну не надо… – поморщился он страдальчески, как от резко пронзившей зубной боли, – не надо про любовь, Анька, пожалуйста. Не говори красиво. Не твоя эта тема.

– А чья? Лахудры твоей? Чего ты в ней нашел-то? Ни кожи, ни рожи!

– Ладно, Ань. Пошел я. Потом вещи мои соберешь, какие посчитаешь в хозяйстве лишними. Я ни на что ценное не претендую.

– Машину мне оставь…

– А нету машины.

– Разбил?!

– Не-а. Отцу обратно отдал.

– Сам?!

– Ну да. Сам… Он же мне ее покупал.

– Ох, ирод… – послышался тихий тещенькин стон из-за двери.

– Да ты и впрямь дурак, Андрюша. Мама-то права. Чистый, чистый дурак… – прозвучал тут же грустным эхом и Анькин голос.

Она вздохнула, как вздыхают утомленные собственной мудростью женщины, глянула на него печально и чуть снисходительно. Странная эта штука – женская мудрость. Очень уж избирательная. Посылается сверху подарком в качестве компенсации за неприятности. Вот как Аньке, например. Мужа потеряла, транспортного средства лишилась, зато мудрость на нее снизошла, то есть откровение небесное под названием «зелен виноград» – жила, бедная, столько лет не с мужем, а с чистым дураком…

Андрей поднялся, тихо прошел к кухонной двери, открыл ее осторожно, стараясь не сшибить притаившуюся с другой стороны еще одну мудрую женщину. Глянул на нее извинительно и, заполучив в спину последнего «ирода», поторопился покинуть помещение. Выйдя на улицу, с удовольствием втянул в себя вечерний морозный воздух. Странный, странный сегодня вышел день… Будто тупым ножом по жесткой парусине пропоротый. Одни рваные клочья прежней жизни по бокам торчат. Больно вообще-то. Ну, да это ничего. Это ничего, потому что дома его ждет Леська, милая «лахудра» с проплаканными насквозь глазами. Она откроет ему дверь, улыбнется кротко, и он тут же заграбастает ее, уткнется губами в теплое русоволосое темечко и будет очень долго так стоять и держать ее будет крепко, до тех пор, пока она не заерзает у него в руках, не запищит нетерпеливо – пусти…

Всю обратную дорогу он так себе эту сцену и представлял. Вот он звонит в дверь, вот она открывает… Даже объятия распахнул заранее, когда с той стороны зашуршал открываемый быстрыми пальцами замок. Ну же!

За дверью стоял Илья. Глядел на него во все глаза растерянно, будто не узнавая. Из комнаты тут же донесся громкий Лесин голос, напряженный и неестественный, и Илья обернулся на него испуганно, втянув голову в плечи.

– С кем это она там разговаривает? – шепотом спросил у парня Андрей.

– Так с мамой… С моей мамой. Она из Америки позвонила.

– Ух ты… А чего хочет?

– Я не знаю… Пойдем послушаем?

– Пойдем…

Они прокрались на цыпочках по коридору, встали по обе стороны двери, ведущей в Риткину гостиную.

– Да, да, Саш, я поняла… Я все сделаю, ты не волнуйся! И справку возьму… А когда ты приедешь?

Илька и Андрей переглянулись, молча покивали друг другу. Илья – испуганно, Андрей – ободряюще. Не трусь, мол.

– Да ты что… Уже так скоро? Да, Саш, я понимаю… Да, ты мать, конечно… А я всего лишь тетка. Я понимаю… Да, конечно. Прости, я не подумала…

Она еще лепетала в трубку что-то извинительное, а потом наступила резкая тишина, и было слышно, как звонко капает кран в ванной и скрипят половицы этажом выше под чьими-то медвежьими шагами.

Они одновременно вытянули головы, осторожно заглянули в комнату. Леся сидела на диване, сложив на коленках руки, как примерная школьница, гипнотизировала взглядом лежащую на журнальном столике трубку. Андрей окликнул ее тихо, и она вздрогнула, повернула к двери испуганное лицо, с которого еще не сошел почтительный трепет перед сестрой Сашей, соизволившей позвонить наконец из далекой страны Америки.

– Ильк, скоро за тобой мама приедет… – проговорила она осторожно и грустно, – говорит, что соскучилась. Говорит, справки на тебя всякие на выезд собирать надо. Я ей хотела сказать, что, что… А она…

Губы ее дрогнули, лицо искривилось слегка, но тут же приняло прежнее испуганно-почтительное выражение. И голова в плечи втянулась. Будто кто быстро тукнул по ней кулаком – не смей чужие распоряжения комментировать! Сердце у Андрея ухнуло куда-то в пятки, потом вернулось, вдарило неприятным холодком в солнечное сплетение. Не любил он у Леськи такого покорного выражения лица! Негоже красивой бабе перед всеми дрожать да извиняться, да неизвестно за что оправдываться. Нет, не позволит он ей больше этого! Раз у нее характера не хватает, он сам будет ее характером. И никому ее в обиду не даст.

– Когда она приезжает? – сурово спросил он, присаживаясь рядом с Лесей на диван.

– В конце февраля…

– А чего она тебя отчитывала?

– Да нет, она не отчитывала, что ты… Она просто сказала, что очень по Ильке скучает, а я всего лишь тетка и мне настоящего материнства не дано понять.

– Хм… Вот это да! Хорошо твоя сестренка устроилась. Ничего не скажешь. Ну да ладно… Вот приедет, я сам с ней поговорю. Объясню, что к чему. Я тебя больше никому и никогда не дам в обиду. Поняла?

– Так уж и не дашь? – повернула она к нему вспыхнувшее радостью лицо.

– Не-а. Не дам…

Они замолчали, глядели друг на друга не отрываясь, образуя вокруг себя почти видимое глазу любовное