– При-ивет, – услышала я знакомый голос.
Вика! Вика должна быть на свидании с профессором, а она здесь, в Доме книги, в нескольких метрах от меня… Стоит ко мне спиной, в руках увесистая стопка Эллиных книжек и огромный букет роз, – значит, свидание прошло хорошо, профессор ее любит, она счастлива.
– Хм, – отозвался человек, похожий на гнома.
А мы его знаем, этого гнома!.. Гном – очень модный человек, известный литературный критик, выступает по телевизору, печатается во всех петербургских журналах. Вика читает его статьи и говорит «ну, это уж слишком», – он сражается злобно и жестоко, не хуже Белинского, раздает писателям обидные прозвища, обвиняет писателей в слишком длинных носах и слишком толстых щеках. Вот если бы он написал про Эллу, что у нее зубастая улыбка!..
Но он не обращает внимания на маленькие яркие книжечки, – он же литературный критик, а не масскультурный.
Критик стоял рядом с Викой и брезгливо смотрел на стеллаж «Книги петербургских авторов».
– Вы читали свою последнюю статью в журнале «Культурный Петербург»? – спросила Вика. – Я просто в восхищении! Так зло, так тонко! Умно. Вы единственный так разбираетесь в… во всем!
– Хм, – ответил критик. Но это было уже совсем другое «хм». Не равнодушное «хм» пожилой навязчивой даме, а гордое «хм» своей милой интеллигентной поклоннице. Он застенчиво улыбался. Наверное, его злость распространяется только на литературную борьбу, а в жизни он нежный и добрый.
Вика придвинулась к критику поближе, почти уперлась ему в грудь розами. Я видела Вику только со спины, но я знаю, какое у нее сейчас лицо, у нас такое Викино лицо называется «Зверь готовится к прыжку». Я не видела Викино лицо и не могла расслышать, о чем она говорит, но зато я видела, что происходило с критиком. Он в ужасе отступил, потом еще немного отступил.
Вика так действует на мужчин. Они ее пугаются! Вика же с детского сада уверена, что неотразима! Что она до сих пор фея-длинноножка.
Но ведь это только Сережке кажется, что она третьеклассница, а для всех остальных она немолодая пышная властная дама, и Викины приемчики из детского сада – наивный взгляд, беспомощные интонации, стреляющие глазки, мгновенная улыбка – кажутся им совершенно неуместными. Поэтому первая реакция мужчин – ужас. Как будто крупный опасный зверь вдруг кокетливо засюсюкал. Зачем, чего он хочет, напасть и съесть?..
А потом Вика… что делает Вика потом – это секрет. Не мой, конечно, а Викин. Но с мужчинами происходит что-то странное, в мужчинах при таком на них Викином наезде начинают бурлить какие-то пузырьки. Наверное, Викин секрет в том, что она забыла, что выросла. Она в детском саду, в первом классе, на первом курсе, и они тогда тоже в детском саду, в первом классе, на первом курсе. Они уже давно забыли, что такое любовь, и вдруг вспомнили. Как она это делает – играет как великая актриса? Никто не может описать игру Дузе, Ермоловой, Комиссаржевской.
И на лице у критика сменились ужас, изумление, заинтересованность, воодушевление, восхищение. Конечно, критик был польщен, что весь этот фейерверк улыбок и сверкающих глаз только для него, что именно от него эта величавая дама закружилась в любовном танце у стеллажа «петербургские авторы».
– А что это у вас за книжечки? – с мягкой укоризной спросил критик и тут же испугался. – Но если вам нравится… в нашей литературоцентрированной стране обилие новой развлекательной литературы воспринимается интеллигентными людьми болезненно, но нужно признаться, что…
Вот какая Вика! Вроде бы Вика отправилась в Дом книги за Эллиными книжками, но у Вики всегда получается из снега сахар. Из всего, что она делает, всегда получается именно то, что она в данный момент хочет. Сейчас хочет – роман.
Сказала, ей нужно три романа, значит, у нее будет три романа. Сережка уже есть, сейчас будет второй, потом третий. Вика уверена, что может получить любого мужчину.
Только в последнее время Вика как-то потухла, строила перед зеркалом горестные гримасы, бормотала: «Неужели это я… нет, не может быть… или все-таки может?..» В театре есть очень важное слово – кураж, это особое чувство, словно в тебе булькают пузырьки, часто говорят – без куража на сцену не выходи, не будет успеха. Вика потеряла кураж.
И вдруг! Оказывается, ей всего-то нужна была капелька восхищения, роман, розы, и она опять кружит головы мужчинам. Между прочим, это все я, режиссер Викиной жизни.
Я сидела на веранде, думала о природе творчества. Писателю не обязательно формулировать какую- нибудь очень интеллектуальную теорию смысла жизни. Но он должен знать, что есть религия, нравственность… а у нее шашни с Высшими Силами!.. «Шашни» – это Викино слово, не литературное, но смешное. Вика говорит «у них шашни» – значит, роман. Но это такой роман – не любовь, а какие-то темные интриганские отношения с потусторонним миром…
Я обернула Эллину книжку в суперобложку от Генри Миллера. Суперобложка от Генри Миллера велика Элле, но – вдруг на веранду придет М., а я сижу как дура с любовным романом!
М. подумает обо мне «таинственная незнакомка, читает Генри Миллера».
Или «безобразие, почему сюда пускают детей».
Но может и просто не заметить меня, тем более его все равно нет.
Я наугад прочитала одну страницу. В первом же абзаце были: сильные руки, крепкие мужские плечи, теплые нежные губы, теплая мужская грудь, отросшая щетина. Ужас-ужас, еще хуже, чем я думала!..
И вдруг кто-то тронул меня за плечо и сказал: «Вы уже целый час здесь, что это за книжка такая интересная?»
– Подождите, мне чуть-чуть осталось… – пробормотала я.
Я прочитала всю книжку! Оказывается, миллионы ее поклонников не идиоты. Она знает какое-то волшебное слово, чтобы читатель по уши провалился в ее любовную историю! Пересказать историю нельзя – сильные мужские руки схватили кого-то за слабые женские плечи и куда-то поволокли, – но и оторваться невозможно! Есть и обаяние, и интрига, и даже юмор. Она талантливая!
Но. Мой преподаватель литературы дает мне тему, я пишу эссе, или рассказ, или статью. Форму я выбираю сама.
На тему «Первая любовь» я написала лозунг «Презервативы защищают на 80 процентов», а на тему «Рост цен на коммунальные услуги» – маленькую пьесу о любви.
Мой преподаватель говорит – что бы ты ни писала, в этом всегда ты сама. Не может быть творчество отдельно, а человек отдельно. Он говорит, что женщина всегда проецируется в свое творчество, она всегда играет сама себя, пишет саму себя, и по ее творчеству можно нарисовать ее психологический портрет.
Но Элла так не похожа на свои сочинения, словно они принадлежат другому человеку. Космический пришелец без подсознания не может писать такие любовные-любовные романы! Может быть, за Эллу пишет ее домработница? А может быть, у нее в подвале сидит литературный раб в цепях? Может быть, в Элле живет другой человек, и пока Элла спала, этот романтик просыпался и сочинял, сочинял… и сочинил 65 романов и одну пьесу.
Я могла бы спросить у М., как у него? Он очень тонкий человек, и к нему можно было бы подойти с таким вопросом. Не глупо хихикать «я вас знаю, вы такой гениальный», а спросить, что он думает о природе своего творчества. Может быть, он сказал бы, что творчество отдельно, а человек отдельно.
Но М. не было. И я пошла домой, понеслась по Невскому, как игрушечный заводной заяц, – скок-скок!
Моя главная жизнь
Я неслась по Невскому, как заводной заяц, – вечером ко мне придет музыка.
А у нашего подъезда – Вика.
Вика с двумя букетами роз и критик, как подростки стоят у подъезда, разговаривают, не могут расстаться. Вернее, критик разговаривает, а Вика украдкой посматривает на часы. Сама мне говорила, что
