Как это у Володи получалось – вот истинная загадка любви. Володя, протискивая свое крупное тело за руль, превращался в бедствие – в один огромный орущий рот. Любое свое участие в движении он воспринимал как собственную войну, которую вел с придурками, козлами и мудаками, специально вылезшими на дорогу, чтобы его раздражать.
– А этот придурок, мать твою... Ах ты, мудак!.. – Володя ненавидел человечество, не умолкая ни на минуту. – Зина, ты только посмотри, как этот козел едет!
Зина обычно отключалась. Дремала под его рык. Что же можно поделать, если стихийное бедствие?!
Через час после Раевских к калитке «Всекакулюдей» плавно подползали «Жигули» Любинских, и Володя с Зиной со всей торжественностью вынимали из машины Берту Семеновну с Сергеем Ивановичем, со скромной важностью следовали за ними по дорожке, гордясь тем, что так ловко доставили академика с Бертой Семеновной, а те не поленились, приехали. Потому что одна семья. Но так было прежде, а теперь все было другое.
«Своя Бобина компания», вот она – Маша, Наташа, Гарик... теперь к ним прибилась славная девочка Нина, такая всегда услужливая, улыбчивая, и парень этот, слишком уж... не то чтобы красивый, а притягательный, Зина сама этого мальчишку чувствует как мужчину.
Нина и Маша как с утра бесчувственными колобашками опрокинулись на траву, так и лежали недвижимо, мечтая только об одном – чтобы совсем не надо было двигаться и кто-нибудь перекатывал бы их в тень. Неловко было валяться, пока Зина суетилась со столом, но и встать невозможно.
– Пусть Наташка помогает, она самая хорошая, – пробормотала Маша заплетающимся языком. – Я про нее стихотворение сочинила, не расскажу, лень...
Нина приподнялась на локте и пощекотала Машину пятку.
– Читай.
Забыв похвалить стихотворение, Нина резко притянула к себе Машину голову и зашептала, оглядываясь в сторону дома:
– Слушай, я от жары самую главную сплетню забыла!
Маша приладила себя к Нининому рту поудобней.
– У меня есть одна знакомая... – начала Нина.
Не было места, где бы у Нины не нашлись друзья, знакомые, друзья знакомых или знакомые друзей. И в самом институте, сердцевине семейной жизни Раевских, в Наташиной группе, нашлась у Нины подружка.
Так вот, подружка. Оказывается, в институте Наташа тихонечко, как мышка-норушка, за Бобой ухаживала. На лекциях рядом устраивалась, в столовой старалась сесть за один стол. Как тень, робкая такая тень и настойчивая. Это было тем более удивительно, поскольку в институте общественная ценность Наташи была неизмеримо выше, чем Бобы. Наташа – общепризнанная красавица, рассказывала подружка, высокая, узкая, с бесконечными ногами. А Боба что – полный и невысокий, ростом чуть даже ниже Наташи, если только она не в тапочках, сутуловатый, с ранними залысинами и обиженным лицом. Умный, конечно, признавала подружка. Умный, но со странностями. Не компанейский, вечно с книгами. Зачем человеку всегда быть с книгами? Да и характер у него неприятный. Смотрит как-то так, что к легкому общению не располагает. То, что Наташа к нему неравнодушна, всем казалось странным. Да и к тому же еврей. Не то чтобы недостаток, но ведь очевидно, что не очень перспективный... В общем, в подружкином донесении Наташа с Бобой получались Красавица и Чудовище.
– Да ерунда эта твоя сплетня, – лениво отозвалась Маша. – Этого не может быть, потому что не может быть никогда...
Подошел Боба, постоял над ними, будто размышляя, обижаться ему или нет.
– Все шепчетесь. – Он неловко погладил Машу по плечу. – Тебе не надоело валяться?
– Бобочка, кисочка, я еще полежу, – не открывая глаз, простонала Маша, в знак внимания обессиленно махнула ногой в его сторону и, не стараясь понизить голос, сладко пробормотала: – Боба – мой толстенький плюшевый мишка, какая может быть роковая страсть... Давай лучше еще поспим... Пока Антон не приехал...
– Тетя Зина, я настригла салат. – Низко наклонившись над кухонным столом, Наташа припала к банке майонеза. – Заело, не открыть. Нет-нет, я сама. Вы салат заправите? Мама мне не доверяет заправлять.
– Как ты мелко режешь, вот уж действительно «настригла», – удивилась Зинаида Яковлевна, рассматривая мелкие, словно не человек резал, а машина, квадратики картошки и морковки в керамической салатнице. – Я сама всегда кусищами кромсаю.
– Еще надо ветчину нарезать, и все, – подняла Наташа от салатницы гладкую светлую головку.
«Какая хорошенькая», – привычно подумала Зинаида Яковлевна, вытирая руки о старенькие тренировочные брюки. Она упорно считала, будто на даче, даже в день рождения, донашивают все, что всего на полшага отстоит от того, чтобы стать хозяйственной тряпкой. Наташа рядом с ней смотрелась манекенщицей, по недоразумению оказавшейся на тесной кухне, заставленной разнокалиберной мебелишкой.
– Как ты умудряешься не пачкаться и не потеть. – Зина недоуменно рассматривала черную шелковую юбку в белый горошек, идеально наглаженную белую блузочку с хлопковым кружевным жабо, ленту в волосах из такого же материала, что и юбка, черный шелк оттеняет светлые легкие волосы. – Ты всегда с лентами в волосах. Сколько же их у тебя?
– Семнадцать, – застенчиво ответила Наташа.
Зина грустила. Она не любила перемен, а со смертью Берты Семеновны все как-то неприятно изменилось. Растерявшись, все они почти два месяца просидели вокруг Деда, как в стеклянной колбе, старались их большую особенную семью сохранить. А Сергей Иванович взял да и разрушил семью, будто ткнул в колбу своей палкой. Женился. На Аллочке. Зина больше всех этим чудовищным браком возмущалась, больше Раевских.
– Это же позор, просто позор для всех нас! – заявила она Володе.
– Расслабься, Зина! Может, ты сама мечтала за Сергея Ивановича замуж? – усмехнулся Володя.
Но она-то знала, видела, что он так же оскорблен, как сама Зина.
Звать Аллочку на дачу Зина решительно не хотела. Позвать Раевских и не пригласить Сергея Ивановича с Аллочкой она все же не решилась, а вот так, вроде Боба вырос и зовут только детей, очень получилось хорошо – и приличия соблюдены, и не демонстративно. Тем более там, кажется, еще что-то произошло. Аня перестала к Сергею Ивановичу заходить, ничего Зине не объясняя, Аллочка больше к Раевским не забегала, ничего Зине не нашептывала... Зина, в свою очередь, на них обиделась, виду не показала, но, как выразился Володя, «зубы наточила». Для нее, столько лет считавшей их своей семьей, не было горше обиды, чем ощущение, что ЕЙ ЧЕГО-ТО НЕ СКАЗАЛИ. Как в детстве, когда у подружек вдруг появляется от тебя секрет, и, кажется, все на свете отдашь, только бы поделились, только бы не отпихивали в сторону, вредины такие!
– Наташа, а что там у мамы с Аней происходит? Они что, поссорились? – небрежно, словно между прочим, спросила Зина, делая вид, что тщательно протирает полотенцем бокалы.
– Не знаю, тетя Зина. – Наташа смотрела на нее преданными глазами и улыбалась нежно. – По-моему, все в порядке.
– Нет, но они же друг к другу не ходят! А мне не говорят! – возмущенно фыркнув, моментально сдала позиции Зина.
– Не знаю, – еще нежнее улыбнулась Наташа, – все хорошо.
– Не знаешь... А ты знаешь, что твоя мама заставила Деда ее прописать? В квартиру Берты Семеновны?
