педагогическое училище. А через неделю оттуда сбежала. Ей показалось диким, что в комнату к девчонкам в общежитии пришли мальчики. Что они там делали или думали делать — Люба так и не призналась. Но наотрез отказалась вернуться. Родители не смогли ее убедить. Люба пошла в девятый класс.

После десятилетки поступила в пединститут. На отделение белорусского языка и литературы. Будет учительницей.

Я люблю свою сестру и горжусь ею. Еще и потому, что Люба души не чает в Лиде. Не раз говорила, конечно, шутя и со своей глупой улыбкой, что если была бы парнем, то обязательно женилась бы на Лиде. После этого я еще внимательнее присматривался к Лиде и обязательно находил что-то новое, привлекательное. Так, в последний раз я заметил, что у Лиды иногда слегка вздрагивает левое веко, я вначале думал, что она просто мне подмигивает.

Есть у Любы черта — она совершенно не умеет врать. Из-за этой честности мне не раз перепадало от родителей. Например, последний случай. Как-то соседская курица залезла в наш забор и застряла между штакетин. Я, чтобы прогнать ее, бросил палку, нечаянно попал в голову и убил. Не пропадать же добру: отдал матери и сказал, что курица наша. Мать ее ощипала, разделала, стушила. Вкусная получилась. А на другой день соседка приходит и жалуется: собаки, мол, курицу утащили. Люба улыбнулась и рассказала правду. Она, оказывается, все видела через окно. Мне, конечно, влетело по первое число. Соседка с матерью не разговаривала полгода, хотя за ту одну курицу вернули две. И другие были случаи, лучше не вспоминать.

В общем, сестра моя хорошая. Немного любит всякие безделушки, бижутерию какую-то там, но не жадная. Каждый раз привозит из Минска мне подарки: жвачки, конфеты, книги…

Книги, как я понял, она больше покупает для себя и дарит их мне для отвода глаз. Зачем мне, например, нужна теория педагогики или психология преподавания? Все равно эти книги она заберет себе, а я вообще не большой любитель читать. Предпочитаю телевизор. Там все сразу: и увидишь, и услышишь, и разъяснят, что к чему. Тратить энергию на размышление не надо.

Кстати, после окончания института она собирается приехать на работу в нашу школу. Мать гордится: семейная преемственность. А не думает о том, что после замужества Люба перейдет на новую фамилию и вся преемственность — как в воду! Я — другое дело. Женюсь, будет сын, внук, и Сероокие продолжат родословную. Надо знать, кем гордиться. Теперь-то я понимаю бабушку Серафиму.

В последнее время Люба здорово изменилась. Пополнела, вставила две коронки, новую прическу завела. Высокую, пышную. Не собирается ли она выскочить замуж?..»

Фамилию Журавского, названную старым учителем, Алеша запомнил. Оказалось, что он дальний родственник Сиси. Узнать его адрес было несложно.

Через неделю Люба встречала Алешку на столичном автовокзале. Не одна, а с подругой. Алешка в весенней плащевой куртке и в отутюженных брюках, без головного убора, с перекинутой через плечо сумкой вышел из автобуса важно, не спеша, протянул сестре руку и деловито поздоровался:

— Ну, привет!

— Как это тебя мать отпустила? — удивилась Люба, и насмешливая улыбка появилась на ее лице. — Ты же у нас еще маленький.

— Не издевайся.

— Любка, — заступилась подруга, — парень-то какой! Алеша и впрямь не был похож на себя. Он будто

вырос. Новая одежда и фасонная стрижка делали его солиднее.

Втроем не спеша шли к троллейбусной остановке. Алеша с любопытством провожал глазами беспрерывный поток машин, оглядывался на высокие и красивые здания, людей, которые куда-то спешили… В общем — круговорот, в котором того и гляди потеряешься. Это Алешке не понравилось.

— Тут всегда так? — спросил он у Любы.

— Что? — не поняла она.

— Беготня, спешка…

— Это еще что, — улыбнулась сестра. — Посмотришь, что в центре творится.

— Тогда не хочу в центр, — вдруг сказал Алеша. — Давай съездим в одно место.

— Так ты не ко мне?

Алеша протянул Любе старый конверт, и та удивленно уставилась на адрес. Но ничего не спросила. Подруга с ними не пошла.

Нужный дом нашли без труда. Поднялись на четвертый этаж. На соловьиную трель звонка дверь приоткрыла миловидная со снежной белизной волос женщина и спросила:

— Вам кого?

— Самсон Иванович здесь живет?

— Тут. Минуточку. Саму-у-сь! К тебе какие-то молодые люди.

А вскоре появился хозяин в полосатой пижаме. За массивными очками его глаза смотрели с любопытством.

— Слушаю вас, милые, — голос Самсона Ивановича тихий, с хрипотцой.

— Мы из Заречного. По делу, — даже не представившись, начал Алеша.

— По делу? Из Заречного? — удивился Самсон Иванович. — Земляки?! Пожалуйста.

— Спасибо.

Журавский провел гостей через коридорчик в гостиную, усадил в мягкие и удобные кресла, сам сел на стул за столом, заваленным книгами, газетами, журналами.

— Я, Самсон Иванович, специально приехал к вам, — Алешка назвался и рассказал о своем замысле, о встрече с Томковичем. Умолчал только о предсмертных словах Серафимы. Просил рассказать об истории села, колхоза, а заодно и о родственниках.

Самсон Иванович слушал внимательно, не перебивал, часто снимал очки, словно они мешали разглядеть лица гостей, затем снова прилаживал их на нос. Потом долго рылся в своих бумагах, разыскивал какие-то записи, документы, и наконец сказал:

— Серафима Мельник… Для меня это была самая загадочная фигура в деревне. Загадочная потому, что очень… — он встал со стула, просеменил в коридорчик, убедился, что его не подслушивает Анюта, — очень мне нравилась. А во-вторых, она ни с кем и никогда не дружила, почти не покидала пределы имения. Зато графу Войтеховскому подчинялась безропотно.

— Она была прислугой, — напомнил Алеша. Самсон Иванович прищурил близорукие глаза, повертел в руках очки.

— Вон как?! — и снова уставился на гостей, пристально рассматривая их лица.

На кухне зазвенела посуда, зашумела льющаяся из крана вода.

— История графа Войтеховского, молодые люди, не менее загадочная, — через минуту продолжил Журавский. — Видимо, воспоминания о родных местах, знакомых доставили ему большое удовольствие. — Это был мужчина лет сорока, с пышными рыжими усами, длинными бакенбардами, большими залысинами. Типичный шляхтич! Ходил гордо, в руках непременно — трость. Жену звали Зося. Высокая, худая, болезненного вида, всегда недовольная, злая. Из всей прислуги она особенно ненавидела Серафиму. Наверное, из зависти к ее красоте. Или на то были другие причины. Во всяком случае поговаривали, что граф Войтеховский содержал Серафиму как любовницу… А вскоре пани Зося умерла. При довольно странных обстоятельствах. Пошла будто попить из графского ключа и захлебнулась. Обнаружили ее уже мертвую в роднике.

«Снова о ключе, роднике. И снова о графском. Вероятно, — подумал Алеша, — это после смерти пани Зоей родник запустел. Кто же будет пить воду из ключа, в котором утонул человек?!»

— А где еще были родники в деревне? — поинтересовался Алеша. — Ну, какие-нибудь называли?