Серафима, твердя об этом и ему, Алеше. И он ей верил, потому что бабушка его любила.

Алеша какое-то время глядел на свой чертеж, затем скомкал его и швырнул в угол. Нет, не с того он начинает.

За окном начало темнеть. Алеша подумал и, схватив куртку, вышел на улицу.

Густой туман висел над озером, и его белые клочья опускались на воду. Где-то там, западнее, пробивалось зарево от городских огней.

Высогорск — ровесник Алеши. Город химиков и строителей. Он еще небольшой. Вырос на огромном лугу, где когда-то пасли коров. Появились первые бараки, затем — первые улицы, многоэтажные дома, город стал расти вширь и ввысь.

Стоя на берегу водохранилища, построенного одновременно с городом, Алеша услышал в ночном небе крик перелетных гусей. Вначале тихий и далекий, а затем перешедший в громкий, казалось, радостный, встревоженный. Гуси приводнились где-то за мельницей, и все стихло.

Алеша еще долго вслушивался в ночную тишину. Недавно прилетели жаворонки, чайки… Сегодня — гуси. Весна. Скоро в полный рост пойдет зелень. Все обновится, освежится, изменится. Все зацветет. И графский парк, и бабушкина сирень.

Невдалеке, над самым берегом, виднелись контуры старенькой, покосившейся хаты Мельников. Родители решили ее снести, очень уж ветхая.

«Надо будет ее сфотографировать на память», — подумал Алеша.

«Родословную Мельников-Серооких начинаю с Алексея Викторовича Сероокого. Это я. Мне шестнадцать лет. Родился в деревне Заречное Высогорского района (бывший Рябининский) в семье… Отец агроном, мать — учительница. В какой семье я родился — не знаю: то ли колхозников, то ли служащих, то ли интеллигентов. Кстати, родители и сами затрудняются ответить мне на этот вопрос. Здесь я пошел в первый класс, в этом году заканчиваю девятый.

Парень я вроде ничего. Когда смотрюсь в зеркало, то сам себе немного нравлюсь. Глаза у меня голубые в серую крапинку вокруг зрачков. Говорят, редкие глаза. Нос ровный, длинный и остроконечный. Губы короткие и толстые. На подбородке — ямка. Волосы — цвета вымоченного и потрепанного льна. Так себе, челкой прикрываю лоб. От этого он кажется низким, а я вроде совсем неразумным. Но когда я убираю свою челку и стараюсь причесать ее назад — совсем другое дело. Лицо становится серьезным, а лоб — высоким и выпуклым.

Сам я худой и длинный. Руки свисают почти до колен, а поэтому рукава в рубашках и куртках всегда короткие. Бывает, и брюки коротковатые, но это оттого, что я еще расту. Мать не успевает справлять новые. Говорят, так будет длиться до двадцати двух лет.

Учусь хорошо. Можно было бы лучше, как говорит мать, даже на «отлично», но нет желания. У нас в школе над отличниками смеются. Не модно, говорят. В профтехучилище примут и с тройками, а в институт… Я еще подумаю. Если решу в институт, есть еще время поднажать. Во всяком случае десятилетку закончу без троек. И хорошо будет, и модно.

Особого увлечения у меня нет. Книги читаю все подряд. Не всегда даже до конца. Люблю бродить по саду, плавать в лодке по озеру, наблюдать за птичками, бабочками, букашками. Еще нравится рыбалка. Но раков ловить руками люблю больше. Очень вкусное мясо. Отец любит их с пивом.

Из близких друзей у меня никого нет. Если не считать Лиду Желобкович. В классе ей дали кличку Качка. Утка, значит. Это потому, что в детстве она любила барахтаться в канаве, и мать, бывало, силой вытаскивала ее из воды. Она и впрямь похожа на утку. Вздернутый носик, вытянутые, чуть приоткрытые губы, глаза черные, горящие, словно влажная черника. У нее какая-то особенная, затаенная улыбка. И взгляд. Он порой завораживает, и я не могу оторваться от него. У Лиды волосы коротко подстрижены, собраны в узел на одну сторону. Глупая, конечно, прическа. Один бог знает, откуда она ее выкопала. Но мне нравится.

Без Лиды я не могу. Ну, не совсем не могу, но когда не вижу два-три дня, мне будто чего-то не хватает. Тогда я иду к ее дому, смотрю издали на окна, на жасмин, что под окнами, и мне кажется, что в глубине дома мелькает ее тень. Странное ощущение охватывает меня, когда Лида рядом. Я боюсь до нее дотронуться, прикоснуться, а втайне так хочется ее приласкать, погладить по голове, поцеловать. Да что это такое! Весь свет клином сошелся для меня на Лиде?

Да. Серафима перед смертью мне хотела открыть какую-то тайну. Но не успела. И я обещаю, клянусь, что то, недосказанное, я постараюсь узнать и, если понадобится, исполнить.

Правда, Лиде я пока ничего не говорил… Что еще написать о себе?»

Алеша мучительно морщит лоб, но ничего путного придумать не может. Вот снова сбился на Лиду. Но какое отношение она имеет к его родословной? Эта мысль вдруг захватывает его, написанное кажется глупым и смешным. Зачем он писал это? Разве так родословные пишутся? Алешкина рука уже потянулась к листу в тетради, чтобы вырвать его, но вдруг остановилась, замерла. Нет, пусть остается. Писать надо все, даже то, о чем думаешь. И еще неизвестно, будет ли иметь какое-либо отношение к их родословной Лида или нет. А вдруг случится, что они поженятся и Лида, как и бабушка Серафима, поставит перед ним условие: только на ее фамилию! Желобкович! Чтобы он, Алеша, делал? Неужели отдал бы свою фамилию? Никогда не согласился бы! Ни-ког-да!

Алеша еще поколебался немного, затем решительно взял ручку и дописал: «Но я скоро признаюсь ей, что люблю!»

Закрыл тетрадь, спрятал ее подальше в этажерку за книги и облегченно вздохнул.

Отныне тетрадь становилась его личной тайной.

Алеша понимал, что восстановить свою родословную, узнать побольше о дедушках и бабушках он без помощи людей, живых свидетелей того времени, не сможет. Отец как-то сразу отмахнулся от его затеи. Наверное, обиделся, что Алешу интересовала больше мамина линия. Ну и что, если в их роду мужская линия была будто случайная? Для истории важны не фамилии.

Шла последняя четверть в учебном году. После каникул школа снова зашумела, загудела. Школа в Заречье — средняя, двухэтажная. Но учеников в ней немного. Старшие рассказывают, что не так давно школа выпускала два десятых класса. Теперь же в десятом учится всего восемнадцать человек. Город переманил людей. Подумать: в первом классе осталось всего одиннадцать ребят! Деревня стареет. Родители не раз обсуждали эту проблему. Алеша в разговор не встревал, но с интересом слушал, его душа мучилась, страдала, не могла понять: почему так? Правда, отец большой оптимист и утверждает, что скоро все будет наоборот: люди из города побегут в деревню. Говорит, что не может этого пока доказать, но предчувствует. В самом деле, чем плохо жить в деревне? Простор, свежий воздух, свобода… Колхоз построил отличный Дом культуры, спортивный комплекс, благоустроенные квартиры… Разумеется, в деревне надо работать. А где не надо? Через год он получит аттестат зрелости, и перед ним станет серьезный вопрос: что дальше? Отец уже его судьбу определил: институт механизации сельского хозяйства. По- отцовски — это очень выгодно: с дипломом сельскохозяйственного инженера можно работать и в селе, и в городе. Там, мол, видно будет. Мама пророчит ему судьбу в общих чертах — главное, чтобы получить высшее образование. А вот Сися, всезнающий и всевидящий, советует так: с дипломом квалифицированного рабочего нигде не пропадешь. Покуда закончишь институт, можно окончить пять училищ и приобрести десять специальностей. Прикинь, дурья голова, ты можешь стать не специалистом, а спецом. Спецом! Сейчас по-настоящему живут спецы! Главное — в руках дело иметь, а в голове — мозги,