— Уходим!

— Что ж ты молчишь? — обиженно сказала Лида. — Это связано с прабабушкой?

— Это связано со всеми, — неопределенно ответил Алеша.

Дома, когда отец вернулся с работы, Алеша подошел к нему и задал вопрос:

— Па-ап, у нас в селе был какой-нибудь памятник?

— Был, — ответил отец и посмотрел на сына. — А что?

— Интересно. А кому?

Отец ответил не сразу. Заложив руки за спину, прошелся по комнате.

— Спрашиваешь кому? Товарищу Сталину. Раньше его памятники были в каждом райцентре, а ретивые руководители старались установить и в центрах колхозов.

— А куда наш памятник подевался? Виктор Степанович пожал плечами:

— Черт его знает! Я еще пацаном был, в шестой или седьмой класс ходил. Тот памятник был установлен в графском парке в центре клумбы. Такой величественный бюст, золотом горевший в солнечных лучах. Из бронзы, что ли? Однажды утром идем в школу, глядь — памятника нет. Как сквозь землю провалился. Выходит, ночью убрали его.

— И ты ни разу не поинтересовался, где он?

— Ни разу. И знаешь, как-то никого это не интересовало. Убрали и убрали. Поделом! А что?

— Ничего, — ответил Алеша. — Просто интересно.

— Ничего интересного, — сказал отец. — Это теперь вы, молодые, много знаете. А тогда…

Что тогда, отец не договорил. Да, видимо, и не надо было говорить. Но оба подумали об одном и том же. Тимофей Игнатьевич Голота, один из корней рода, погиб не без благословения того, о ком только что шла речь. Да и не только он. Алеше на память пришли когда-то сказанные матерью цифры: двадцать шесть арестованных до войны и двенадцать — не вернувшихся с войны. Когда было страшнее? Наверное, до войны. Люди не знали, за что их убивали…

После неудачных поисков в клумбе Алеша решил попытать счастья в строениях. В старых. Вчера вечером он с матерью говорил о них. Да, там, где в одиночестве стоит бабушкина хата, была когда-то улица. От нее остались только старые ясени, липы, росшие некогда у домов.

— Деревня, как и все, обновляется, — сказала мать. — А значит, молодеет, красивеет. Закон природы.

— Деревня умирает, как и люди, — не согласился Алеша. — Бабушкин дом последний из бывшей улицы. Скоро и он погибнет.

— Строятся новые. Но дома — это еще не деревня.

— А кто строил Серафимин дом?

— Ее отец. Дом потом несколько раз перестраивали. Уже я помню.

— Давно?

— После войны, в сорок шестом. Я еще малая была, но помню, как в фундамент закладывали новые венцы, как перекрывали дранкой крышу. Особенно мне запомнилась толока…

— А что это такое?

— Это — когда добровольно собираются люди со всей деревни, чтобы помочь односельчанину в строительстве дома. Это было как праздник. Толокой дом ставили за несколько дней. И, разумеется, бесплатно. Жаль, позабыли люди хороший обычай.

Алеша представил себе шумную радостную толоку и в душе согласился с матерью. Что ж. Последняя старая деревенская хата, построенная всем миром, вскоре исчезнет — дом бабушки Серафимы снесут. Но Алешу сейчас занимало больше другое. Если хата много раз перестраивалась, то ни о каких тайниках в ней не может быть и речи. Таким образом, остается мельница. Может, он ошибается в расчетах? А может, не все знает? Может, в бабушкином сундуке скрыт секрет? Двойное днище, полые стенки…

Алеша взял электрический фонарик и направился к дому Серафимы. По ветхой лестнице пролез в чердачный проем, на четвереньках пополз по перекрытию. Ему казалось, что потолок вот-вот рухнет. Надо же, отец один тащил сундук на чердак! Запыленная и рваная обувь, разбитая прялка, детская люлька, дырявые корзины, потрепанная фуфайка… Чего здесь только нет, на этом ветхом и старом чердаке! Сундук стоит в углу. Рядом с ненужными вещами он тоже превратился в рухлядь, будто потерял блеск и цвет. Алеша осторожно откинул крышку. Те же платки, юбки, тряпки. Он осмотрел сундук со всех сторон. Ничего нового. А под вещами? Пошарил по дну и нащупал какой-то пакет. Что-то твердое, будто металлическое, завернуто в тряпки, туго перехвачено веревочкой. Алеша долго возился с узелком, потом непослушными пальцами размотал тряпку, и наконец у него в руках оказалась небольшая книжица в металлическом переплете. Развернул и не поверил глазам. В книжице лежала потемневшая, похожая на большую монету медаль «За трудовую доблесть». Неужели Серафимина? А он-то ничего не знал.

Книжица тяжелая. На металлическом переплете — тиснения, какие-то рисунки. Алеша смотрит на первую страничку. Выцветшими от времени чернилами вверху написано: за упокой. Ниже — имена: Пелагея, Прокоп,

Агафья, Семен, Анастасия, Иван, Мария… Кто такие Иван и Мария? Не те ли, о которых он узнал в Борках?

Алеша перевернул страничку. «За здравие». Новые имена: Серафима, Войтек, Семен (зачеркнуто), Тимофей (зачеркнуто), Анастасия (зачеркнуто), Антонина, Виктор… Стоп! Это же имя его отца. Выходит, Серафима еще в шестидесятых годах пользовалась семейным поминальником. На следующей страничке он нашел — Алексей, Любовь… Алеше стало жарко на этом полутемном холодном чердаке. Значит, верна его догадка, что Серафима тайком похоронила дочь. Своей рукой перенесла из списка живых в «за упокой». Странно, что никто из родных не знал об этой поименной родословной, которую так аккуратно вела прабабушка. Никому не доверяла? С этими записями еще придется разбираться… Что же еще на этом чердаке?

Яркий электрический луч выхватил из темени угол крыши, стропила, под которыми были спрятаны пучки сухих трав, наверное, лекарственных, серп, старый заржавевший молоток. Ближе к северной стороне — дымоход. Дымоход… Алеша расширенными глазами смотрит на трубу. Она из такого же красного кирпича, как и мельница. И тут Алеша замечает, что дымоход опоясан двумя выступающими кирпичными кладками и разделен как бы на три части. А что, если?.. Он подполз поближе. Лежак, метра два длиной, выступает на перекрытии, словно глыба. Алеша стал на него и дотянулся до метки, похожей на ту, что есть на кулоне. И вдруг кирпич шевельнулся. Алеша схватил серп, острым концом поддел кирпич и вытащил его из кладки. Кирпич ничем не отличался от других. Внутренняя сторона закопченная до черноты. Алеша внимательно осмотрел кирпичину, затем взял старый заржавевший сапожный молоток и ударил им посередине, где была еле заметна трещина. Кирпич раскололся на две части, и из него вывалился блестящий сверток. В тонком металлическом листе, напоминающем фольгу, какие-то исписанные листки. Их два.

Руки у Алеши задрожали. Он развернул находку, направил на нее луч фонарика. Где-то под крышей вдруг что-то залопотало. Алеша от неожиданности вздрогнул, инстинктивно направил туда свет. Сова… Выпученными большущими глазами уставилась на него. Неприятное ощущение страха охватило парня. Не к добру… Странно… Никогда он не видел раньше сов ни на чердаке, ни на улице. А эта… Глухая тишина словно давила на него. Алеша пересилил страх и снова взглянул на развернутый лист бумаги.

По буквам, по слогам попытался прочесть написанное. Догадался, что это по-польски. Но кое-как стал улавливать смысл. Многие слова похожи на белорусские. Это, кажется, дарственная грамота на имение.