Но где слышал Алеша это имя — Колода? Колода… Ах, да… Томкович говорил, что именно Колода в тот злополучный вечер вел бабушку Анастасию. Алеша аккуратно вырвал из газеты заметку и спрятал в карман.

На следующий день в редакции Алеше дали адрес Ивана Матвеевича Бородина. Город Алеша знал хорошо. И вскоре был у Бородина. Иван Матвеевич выглядел здоровым, подвижным. Через правую щеку пролегал заметный шрам.

Бородин с интересом смотрел на парня.

— Моя фамилия Сероокий, — сказал Алеша.

Иван Матвеевич указал ему на стул, сам сел на диван.

— Ну и что?

— Учитель Томкович рассказывал мне, что моя бабушка Анастасия Семеновна Мельник была связной партизанского отряда «Смерть фашизму». А в газете я прочитал вот эту заметку, — Алеша достал кусочек из районки и показал Бородину. — Может, вы ее знали?

— Мельник? — переспросил Бородин. — Нет, не помню. Из Заречного связная была. Молодая женщина. Стася. Красивая, с длинной косой. Мы так и говорили: пойдем на связь с Гомельчанкой. Много нам помогла. Она была в хороших отношениях с немцами и полицаями. Фашисты ей поручили следить даже за кое-кем, дали пропуск на выезд из деревни… Да Колода почему-то заподозрил Стасю. Может, он только предполагал… Нам точно неизвестно. Но именно он устроил проверку, которая стоила ей жизни.

Теперь Алеша не сомневался, что Томкович рассказывал правду. Но почему Гомельская? Гомельчанка…

— А другими фамилиями она не называлась?

— Нет, — сразу ответил Бородин. — Кстати, в то время в штабе могли записать и на выдуманную фамилию. Для страховки. Вдруг документы попадут к фашистам. Собственно, документов старались держать как можно меньше. Мы и без них хорошо знали друг друга. Кроме связных, конечно. Они в отряд приходили лишь в крайнем случае. Вот и Стася Гомельская. Ее знали, пожалуй, лишь командир да разведчики. Я с ней встречался всего два раза. И то в сумерках.

— Может, вы от товарищей что-нибудь слышали о Стасе?

— Кто-то, не помню сейчас, называл однажды ее Графиней. Я еще удивился тогда, но спрашивать не стал, подумав, а может, в других отрядах ее знали под этой кличкой? Мы в тонкости не вдавались. Та операция, описанная здесь, — Бородин указательным пальцем ткнул в клок газеты, — кстати, была проведена, чтобы отомстить за Стасю.

Когда Колоду привезли в лес, он знал, что пощады ему не будет. Вел себя нагло, ругался, надеялся, что его сразу расстреляют. А его судили. Но о связной он ничего не сказал.

— Иван Матвеевич, — спросил Алеша, — партизанские разведчики не пытались выяснить, куда девалось тело Стаси?

— Пытались. Безуспешно. Знаю, что на месте ее предполагаемой гибели полицейские на следующий день не нашли никого и ничего. Это и дало повод тому же Колоде утверждать, что связную они не расстреливали. Что она, мол, сбежала и скрылась. Это действительно странно…

Возвращался Алеша домой на автобусе. Сидел у окна и размышлял. Что за загадку оставила бабушка Анастасия? Будто растворилась в воздухе. Конечно, после этого можно говорить что угодно: и что сбежала, и что предательница… А что думала о ней ее мать, Серафима? Ведь что-то думала, догадывалась. Или знала и молчала. И почему такая странная фамилия — Гомельская? Или Гомельчанка?.. Может, это был пароль?

Еще до поездки к Бородину Томкович посоветовал Алеше написать запрос в Центральный архив партизанского движения. И вот пришел ответ. Коротенький, на полстранички.

Мать, взволнованная и побледневшая, стояла рядом и молча смотрела на извещение. Алеша тоже волновался и все думал: Бородин говорил Гомельская, в документе — Гомельская. Еще — Графиня… В чем тут секрет? Анастасий в деревне больше не было. А Графиней односельчане называли и бабушку Серафиму… Почему же Гомельская?.. Гомельчанка… Гомель… Го-мель… И вдруг Алеша вскочил.

— Мама! Это же фамилия бабушки Анастасии.

— Как — настоящая? — мать взяла у него ответ из архива.

— Она совместила первые слоги из двух слов: Голота и Мельник. Вот и получилось Гомель…

Мать выронила бумагу и разрыдалась.

— А мы думали, сынок, — причитала она, — думали… Кто и что думал, она так и не сказала.

Сирень отцветала. Но, несмотря на это, Алеша решил пересадить молодые отростки под окно. Не приживутся сейчас, осенью другие посадит.

Молодые и прямые побеги, как стрелы, росшие внутри куста, стремительно тянулись вверх. Алеша пробрался через старые толстые ветви и выбрал самый красивый и крепкий отросток. Лопата легко вгрызалась в землю, с хрустом перерезала корни. Первый отросток сирени он выкопал быстро, с хорошим корневищем. Взялся за другой. И вдруг лопата наткнулась на что-то твердое, соскользнула. Алеше показалось, что там в земле камень. Он стал окапывать отросток пошире, и снова лопата уперлась в камень. Раздосадованный, Алеша решил сначала достать этот камень, а потом уже выкапывать корень. Осторожно выбирал землю, чтобы не повредить сирень, углублялся и вдруг увидел… череп.

Дрожь побежала по телу. Алеша в оцепенении рассматривал находку. Наконец, опомнившись, начал торопливо отгребать песок, и вскоре на Алешу скалились ровные и крепкие зубы. Один из них, в верхнем ряду, был золотой…

Страшная догадка, словно огнем, обожгла парня. Он бросил лопату, выбрался из куста и побежал домой.

— Папа! Папа!

— Что случилось? — увидев растерянного сына, испугался Виктор Степанович.

— Там… — больше Алеша не мог сказать ни слова. — Там…

Отец, недоумевая, побежал вслед за сыном. У куста, пораженный, остановился, завороженно глядя на череп.

— Ты думаешь? — тихо проговорил он.

— Золотой зуб, — сказал Алеша. — У бабушки Анастасии в верхнем ряду был золотой зуб. Мать говорила.

Отец с сыном в скорбном молчании смотрели на останки. Затем Виктор Степанович поднял с земли лопату и аккуратно начал разгребать могилу.

— Алеша, сбегай за матерью.

Виктор Степанович продолжал работу. Анастасия это или нет, но человека все равно надо перезахоронить в настоящей могиле. Что-то темное и круглое скатилось по песчаной горке. Виктор Степанович поднял, рассмотрел: польская монета, злотый. Почерневшая, покрывшаяся ржавым налетом.

Вскоре пришли Алеша с матерью. Антонина Тимофеевна откинула ветви, прикрывавшие находку, посмотрела на череп и зашаталась. Алеша, подхватив ее под руки, отвел в сторону, усадил на траву.

Антонина Тимофеевна успокоилась не сразу. Она сидела, напряженно следя за лопатой, которой