неадекватно, а его помощницы – неизменно молодые и улыбчивые, с приятной внешностью – исполняли роль спасательного круга, за который хватался утопающий.

Норм ткнул его локтем под ребро и указал на Эсме:

– А она ничего, верно? Особенно для девчонки из Йеля. Ты когда-нибудь видел, какие уродки там учатся? Неудивительно, что их команда называется «Бульдоги».

– Ты ретроград.

– Да. Я старик, Майрон. Старику позволено немного побрюзжать. Мне это даже к лицу. Таких, как я, называют ворчунами. Кстати, я думаю, что в Эсме только половина.

– Половина?

– Китайской крови, – пояснил Норм. – Или японской. Или еще какой-то. А половина белой. Как ты считаешь?

– Пока, Норм.

– Ладно, как хочешь. И вправду, какая разница. Так объясни мне, Майрон, как ты подцепил Колдренов? Уин тебя представил?

– Пока, Норм.

Майрон отошел и на секунду задержался, чтобы посмотреть на очередной удар гольфиста. Он попытался проследить за полетом мяча. Ничего не вышло. Мяч почти мгновенно исчез из виду. Ничего странного – речь шла о маленьком шаре, летевшем со скоростью ста миль в час на расстояние в несколько сотен ярдов, – однако среди здешней публики Майрон был чуть ли не единственным человеком, который не обладал необходимой для этого ястребиной зоркостью. Чудаки они, гольфисты. Большинство не способно заметить обычный указатель на обочине дороги, зато легко следят за траекторией мяча, даже если запустить его на околоземную орбиту.

Что тут говорить, гольф – странный спорт.

На игровой площадке стояла толпа безмолвствующих фанатов. Хотя слово «фанат» казалось Майрону не совсем подходящим. Скорее, прихожан. Внимательных, благоговейно следящих за движениями игроков, застывших в почтительном молчании. Зато после каждого удара у них начиналось нечто вроде истерии. Они издавали блаженные вопли и подгоняли мяч истошными криками: «Выше! Быстрее! Ну давай! Держись! Еще немного! Вниз!» – чем-то смахивая на учителя самбы, только чересчур агрессивного. Они оплакивали плохой хук и неудачный слайс,[31] жесткую траву и мягкую, скользкий грин и вязкий, злосчастный стайми[32] и зловредный раф, стонали, когда мяч вылетал за пределы фервея или застревал в песке бункера, падал в воду, натыкался на свободные помехи, не докатывался до лунки, перекатывался, крутился очень быстро или не крутился совсем. Они орали от восторга, если игрок, несмотря на препятствия, «выходил сухим из воды» или делал «двойного орла»,[33] и мрачно хмурились на зрителя, громко заявлявшего, что тот или иной участник – крутой парень. Они ругали патер[34] за то, что мяч не закатился в лунку «как по маслу». А игроки без труда разыгрывали мячи, которые все дружно объявляли безнадежными.

Майрон покачал головой. У каждого вида спорта есть свой жаргон, но гольфистский сленг напоминал тарабарщину, о которую можно сломать язык. Нечто вроде суахили или рэпа для богатых.

Впрочем, в погожие дни, когда ярко светило солнце, небо было безоблачным и в летнем воздухе носились головокружительные ароматы, Майрон лучше понимал очарование гольфа. Он мог представить поле без зрителей, в тишине и покое, непорочно чистым и зеленым, как горные луга, где любят уединяться буддийские монахи, и таким бархатным и нежным, что по ним могли смело пройти стопы самого Бога. Конечно, это не значило, что Майрон обращался в ту же веру – он по-прежнему оставался скептиком или еретиком, – но так ему хоть на мгновение удавалось ощутить вкус игры, по которой сходило с ума столько людей в мире.

Когда он дошел до четырнадцатой лунки, Джек Колдрен находился на пятнадцатой. Дайана Хоффман вынула из ямки колышек. Почти на каждом поле для гольфа колышки увенчаны флажками. Но «Мэрион» – иное дело. Здесь вместо флажка вешали плетеную корзинку. Никто точно не знал почему. Уин рассказывал красивую историю, как в старину шотландцы, придумавшие гольф, таскали с собой на поле еду в таких корзинках, повесив на палки. Корзинки потом использовали в качестве маркеров, но Майрон полагал, что история больше попахивает легендой, чем историческими фактами. В любом случае, члены клуба «Мэрион» безумно гордились корзинками. Что поделаешь, гольфисты.

Майрон старался подойти к Джеку Колдрену как можно ближе, надеясь уловить чемпионский взгляд, о котором говорил Уин. Несмотря на свои возражения в тот вечер, он прекрасно понимал, о чем идет речь. Что отличает великого спортсмена от просто хорошего? Желание. Страсть. Упорство. Правда, Уин считал эти качества плохими. Ничего подобного. Наоборот. Уж Уину-то следовало бы об этом знать. Перефразируя или, точнее, выворачивая наизнанку фразу известного политика: «Экстремизм допустим, если хочешь совершенства».

Джек Колдрен хранил невозмутимость. Майрон догадывался почему. Зона. Джеку удалось войти в заповедный круг, в идеально чистое пространство, где ни взгляды публики, ни огромный приз, ни значение турнира, ни страх перед провалом, ни давление соперника, ни успешная жена, ни пропавший сын не имели ни малейшего значения. Его мир теперь сводился к маленькому пятачку, где находились только его клюшка, мяч и лунка. Все остальное растворялось в мутной дымке, как в эпизоде «сна» из старого кино, когда края объектива смазывают вазелином.

Майрон чувствовал, что именно в эти минуты Джек Колдрен представал в своем истинном обличье. Он гольфист. Человек, желающий выиграть. Для кого это необходимость. Майрон его прекрасно понимал. Когда-то у него была своя зона – оранжевый мяч и обруч с сеткой, – и часть души навсегда осталась в ней. Замечательное место, видимо, лучшее место на земле. Уин ошибался. Победа – не самоцель. В ней есть нечто благородное. Джеку пришлось несладко. Жизнь наносила ему раны. Он боролся и сопротивлялся. Страдал и истекал кровью. Но все-таки встал, распрямил спину и шагнул навстречу славе. Многим ли выпадает подобный шанс? Сколько людей могут похвастаться, что они испытали эту сладкую дрожь, поразительное ощущение свободы, когда ты хотя бы на минуту поднимаешься на самую вершину, туда, куда тебя всю жизнь вели сердце и неутолимая страсть?

Джек взмахнул клюшкой. Майрон напряженно следил, как мяч медленно покатился по траве, охваченный всепоглощающим азартом, тянущим людей к спорту. Он даже задержал дыхание и едва не прослезился, увидев, что мяч упал в лунку. Берди.[35] Дайана Хоффман сжала кулаки. Колдрен снова оказался на девять ударов впереди.

Джек посмотрел на аплодирующую публику. Он прикоснулся к козырьку в знак признательности, но почти не обратил внимания на зрителей. Все еще в зоне. В борьбе. В какой-то момент его взгляд остановился на Майроне. Тот слегка кивнул, стараясь не возвращать его к реальности. «Оставайся в зоне, – подумал он. – Там ты сможешь выиграть турнир. Там у тебя нет сына, который хочет погубить мечту твоей жизни».

Майрон прошел мимо длинного ряда биотуалетов – их поставил спонсор с говорящим названием «Королевский аромат» – и направился к корпоративному ряду. На соревнованиях по гольфу зрители распределялись согласно строгой иерархии. Конечно, на спортивных аренах всегда есть места похуже и получше, ложи для VIP-персон или так называемый первый ряд. Но в любом случае вам достаточно лишь один раз предъявить билет при входе и спокойно занять место. На гольфе вы должны носить свой пропуск постоянно. Заурядной публике обычно выдают простую наклейку, ее лепят прямо на рубашку вроде «алой буквы».[36] Другие посетители ходят с пластиковыми картами, они свисают с металлических цепочек, надетых на шею. Спонсоры (читай – феодальные лорды) имеют право на красные, серебряные и золотые карты в зависимости от того, сколько денег они потратили. Существуют также специальные пропуска для родственников и друзей участников турнира, для членов клуба, для сотрудников и даже для спортивных агентов. Разные карты обеспечивают разный уровень доступа в разные места. Например, чтобы попасть в корпоративный ряд, нужна цветная карточка. А если вы хотите проникнуть в одну из эксклюзивных палаток, разбитых на холме наподобие генеральской ставки, как в старых фильмах про войну, то понадобится золотая.

Корпоративный ряд – открытые павильоны, представляющие ту или иную крупную компанию. Предполагалось, что фирмы платят от сотни штук и выше за четырехдневную аренду павильона лишь для