Beethoven[57]Он занавеску отстранил рукойи тихо стал перед окном раскрытым.Ночь летняя таинственна былаи веяла дыханием усталым,а рой мерцающих на небе звездсиянье проливал над миром сонными вел какой-то разговор невнятныйс разбуженными ветками в саду.Ночь ясною была, но мрак зловещийсгущался у Бетховена в душе —сквозь этот мрак он ничего не видел.Он тихо отвернулся от окна,в раздумии по комнате прошелсяи у открытого рояля сел.Мелодия взлетела бурным вихреми, дрогнув, оборвалась. Руки онвдруг опустил и побледнел смертельно.Зловещие, безрадостные мысливспорхнули на мгновенье черным роем,как вспархивают искры из-под пепла,когда разрыта груда жарких углей.«Все для меня окончено навек!Ослепший не увидит света солнца,и лишь затем блуждает он во тьме,чтоб каждый миг испытывать весь ужаспри мысли о потерянных мирах.Слепой! Отныне для меня погаслилучи светила вместе со звучаньеммузыки… А всегда они однии жизнь давали духу моему,и свет высокий чувствам горделивым.Я жил один — и вот себя я вижупри жизни мертвецом. Другие людиживут гармонией моих творений,а я по их вине навеки глух.И призрак участи моей жестокойпреследует меня неумолимосвоим холодным и зловещим смехом:„Творец гармонии — ты сам глухой!“И сердце просит мира и покоя,покоя под землей. У двери гробасудьба не будет ни стучать, ни звать».Тень смерти над художником витала,и холодом пахнуло на него,но гений и души его хранительотвел удар… И вот Бетховен встал,и поднял голову, и хмуро глянулчерез окно на звездный небосвод.«Так близок мой покой! Но сердце жаждеттакого ли покоя? Избавленья?Покоя в смерти? Или малодушьео нем мне шепчет льстивым голоском?Где ж гордое сознание, что естьвеличье в человеческом несчастье?!Да, ты слепой! Гомер был тоже слеп,но в слепоте своей яснее зрячихон все, что было тайным, увидал.Так, значит, не в зрачках таится зренье,а в сокровеннейшей святыне сердца.И я оттуда слышу отзвук чудный,—быть может, стонет так душевный хаос?