чудилась революция в порывистой и нервной ломке, совершенной Петром.
Некогда, в лета юности, исходя из космополитического тезиса, что все народное ничто перед человеческим, он прославлял просветительную реформу Петра и считал жалкими иеремиадами упреки Петру за изменение русского характера, за утрату русской нравственной физиономии.
А 20 лет спустя в
Реставрационный возврат Европы к старине, подтолкнутый чувством раздражения против завоевательных насилий французской революции и империи, вызвал национальное движение, стремление подавленных или раздробленных народностей Европы к восстановлению политической самобытности и цельности. И за это национальное возбуждение пришлось поплатиться реформе Петра новыми обвинениями.
В 30–40-х годах минувшего века оживился спор о древней и новой России. В отпор западникам, указывавшим России культурный путь, пройденный Западной Европой, на который Петр толкнул Россию, славянофилы, особенно Хомяков, повторяя прежние упреки, густо подчеркнули едва отмеченную еще Карамзиным вину реформы — в том, что она произвела разрыв в нравственной жизни русского народа, оторвав от него, от его преданий и обычаев, просвещенное общество, которое Хомяков сравнивал с европейской колонией, брошенной в страну дикарей. Жизненных начал надобно-де искать не на этом западноевропейском пути, даже не в родной допетровской старине, где их искали князь Щербатов и другие «люборуссы», а в наличной Руси, не тронутой реформой с ее западным просвещением.
Научный вопрос о значении реформы Петра превращался в шумный журнальный и салонный спор о древней и новой России, об их взаимном отношении; смежные исторические периоды становились непримиримыми житейскими началами, историческая перспектива заменялась философско-историческими построениями двух противоположных культурных миров, России и Европы. Под такими впечатлениями начиналось научное изучение реформы и складывался взгляд на реформу у Соловьева, первого русского историка, который изобразил ее ход документально, в связи с общим движением нашей истории.
Прочтите окончательное изложение этого взгляда в конце III главы XVIII тома его
Вот главные черты этого взгляда. Никогда ни один народ не совершал такого подвига, какой был совершен русским народом под руководством Петра; история ни одного народа не представляет такого великого, многостороннего, даже всестороннего преобразования, сопровождавшегося столь великими последствиями как для внутренней жизни народов, так и для его значения в общей жизни народов, во всемирной истории. Во внутренней жизни народа положены были новые начала политического и гражданского порядка. В политическом порядке пробуждена самодеятельность общества введением в управление коллегиального устройства, выборного начала и городского самоуправления, а введением присяги не только государю, но и государству впервые дано народу понятие о настоящем значении государства. В частной гражданской жизни приняты меры к ограждению личности: она освобождена от оков родового союза исключительным вниманием Петра к личной заслуге, подушной податью, запрещением браков по принуждению родителей или господ, выводом женщины из терема.
Всемирно-исторические следствия реформы были: 1) вывод посредством цивилизации народа, слабого, бедного, почти неизвестного, на историческую сцену со значением сильного деятеля в общей политической жизни народов, 2) соединение обеих дотоле разобщенных половин Европы, восточной и западной, в общей деятельности посредством введения в эту деятельность славянского племени, теперь только принявшего деятельное участие в общей жизни Европы через своего представителя, через русский народ.
Эти суждения сводятся к тому основному положению, что реформа Петра была глубоким переворотом в нашей жизни, обновившим русское общество сверху донизу, до самых его основ и корней, переворотом знаменитым, даже страшным, как называет его Соловьев; только одни считали этот переворот великой заслугой Петра перед человечеством, а другие великим несчастьем для России.
Такой взгляд на реформу унаследован прямо от современников и сотрудников преобразователя: эти люди, даже те из них, которые не сочувствовали делу Петра, также вышли из преобразовательной его работы с убеждением, что они присутствовали при полной и всесторонней перестройке русской жизни, при беспримерном переломе, давшем ей не только новые формы, но и совершенно новые начала.
Такое впечатление современников понятно и естественно. Люди, попавшие в вихрь шумных и важных событий, оглядываясь на них после, вообще расположены преувеличивать размеры и значение пережитого.
Один из младших и даровитейших сотрудников Петра — Неплюев, получив в Константинополе, где он был резидентом, известие о смерти преобразователя, отметил в своих записках: «Сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими, научил узнавать, что и мы люди; одним словом, на что в России ни взгляни, все его началом имеет, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут». Ту же мысль высказал и канцлер граф Головкин в торжественной речи, обращенной к Петру 22 октября 1721 г. при праздновании заключения Ништадтского мира со Швецией: «Вашими неусыпными трудами и руковождением мы из тьмы неведения на феатр славы всего света и, тако рещи, из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены».
Итак, научный взгляд, высказанный Соловьевым 40 лет назад, стоит на точке зрения, установившейся уже более полутора века до него, воспроизводит впечатление, вынесенное из переворота его ближайшими деятелями.
Можно ли остановиться на этом взгляде? Думается, в нем не все ясно; возникает несколько спорных вопросов.
Между тем у самого Петра долго не заметно такого взгляда на себя. Его не воспитали в мысли, что ему предстоит править государством, никуда не годным, подлежащим полному преобразованию.
Он вырос с мыслью, что он царь, и притом гонимый, и что ему не видеть власти, даже не жить, пока у власти его сестра со своими Милославскими. Игра в солдаты и корабли была его детским спортом, внушенным толками окружающих.
Но у него рано пробудилось какое-то предчувствие, что, когда он вырастет и начнет царствовать на самом деле, ему прежде всего понадобятся армия и флот, но на что именно понадобятся, он, кажется, не
