содержания оно почерпнуло из того же круга новгородских легенд, получивших литературную обработку в эпоху падения Новгорода, откуда черпали и два упомянутых жития. В нашей истории не много эпох, которыя были бы окружены таким роем поэтических сказаний, как падение новгородской вольности. Казалось, «господин Великий Новгород», чувствуя, что слабеет его жизненный пульс, перенес свои думы с Ярославова двора, где замолкал его голос, на Св. Софию и другия местныя святыни, вызывая из них предания старины. Выше было замечено, как открытие мощей Иоанна в 1439 г. архиеп. Евфимием вместе с установлением панихиды 4 октября должно было содействовать оживлению этих преданий, особенно об Иоанне и о чуде Знамения в 1169 г.; по известию летописи, что Новгородцы приписывали наказание архиеп. Сергия ездившему на бесе чудотворцу Иоанну, видно, что эти предания были распространены в местном населении. Из того же источника вышло житие архиеп. Иоанна: почти все его содержание состоит из легенд о построении Благовещенскаго монастыря, о Знамении, о путешествии в Иерусалим на бесе и о мести последняго владыке. Разсматривая эти легенды в связи с другими, относящимися к тому же кругу, можно извлечь некоторыя указания на время, когда составлено житие. В рукописях встречаем иногда рядом 4 новгородския повести: о варяжской божнице, о Благовещенском монастыре, о просфоре и об архиеп. Ионе. По ссылкам, какия делает в них автор, видно, что оне записаны одной рукой. Так, в первой из них замечено: «Сия ми поведа игумен Сергий Островскаго монастыря от Св. Николы, отец Закхиев, нынешняго игумена Хутынскаго»; вторая начинается словами: «Той же чудный муж Сергие поведа». По известию последней из этих повестей о числе лет архиепископства Ионы видно, что оне записаны после 1471 г. Закхей правил Хутынским монастырем, по-видимому, в последней четверти XV в.; в 1475 г. по летописи на Хутыне был еще игуменом Нафанаил, котораго встречаем здесь в разсказе о чуде преп. Варлаама в 1471 г.; имена хутынских настоятелей с начала XVI в. становятся все известны, но между ними нет Закхея. На легендарность разсказов об Иоанне намекает сам автор жития, которое, по его признанию, написано не без колебания. Между письменными источниками, на которые ссылается автор, была и одна из указанных выше повестей, именно о Благовещенском монастыре: легкий перифраз ея помещен в начале жития, а в другом месте, перечисляя построенныя Иоанном церкви, автор, по некоторым спискам жития, замечает, что первою из них была Благовещенская, «о ней же преди писахом от сказания повести чуднаго мужа Сергия, игумена Островскаго монастыря от Св. Николы». В конце жития автор призывает молитвы Иоанна на «великодержавнаго, скипетр царства в Русской земле держащаго». Умирая, Иоанн поучает Новгородцев бояться «князя православнаго яко Бога», а за иновернаго не отдаваться, и в чуде Знамения указывает тот смысл: «Да посрамятся иконоборцы, да не растлятся обычая наша». Из этих выражений можно заключить, что и 4 упомянутыя повести и житие написаны в конце 70-х или в 80-х гг. XV в., когда подчинение Новгорода Москве было решено и когда в нем стали обнаруживаться иконоборческия мнения жидовствующих. Повесть о Знамении в житии также есть переделка сказания, встречающагося в рукописях с конца XV в. Из летописи или другаго письменнаго источника взяты перечень церквей и известие о происхождении Иоанна и о том, что до архиепископства он был священником при церкви Св. Власия. Но сводя различные источники, автор впал в ошибку: легенду о построении Благовещенскаго монастыря он отнес ко времени, когда Иоанн был еще мирянином; потом он стал иереем, по разсказу жития, и наконец постригся в своем монастыре, откуда был избран на кафедру; но по летописи этот монастырь основан в 1170 г., когда Иоанн был уже архепископом. Не видно, чтобы сказание о путешествии во Иерусалим и о мщении беса существовало в письменности раньше жизнеописания Иоанна; едва ли не впервые оно записано в этом житии по изустным разсказам «неложных свидетелей». Пахомий вышел из средоточия православной греко-славянской образованности XIV–XV вв., из Святой Горы, и вынес оттуда высокое понятие об охранительной силе родной письменности для племени. «Бяху Угри, – замечает он в повести о Батые, – первое во православии крещение от Грек приемше, по не поспевшим им своим языком грамоту изложити, Римляном же яко близ сущим приложиша их своей ереси последовати». Пахомия много читали в Древней Руси и усердно подражали приемам его пера: его творения служили едва ли не главными образцами, по которым русские агиобиографы с конца XV в. учились искусству описывать жизни святаго. Автор приведенной выше приписки к житию Евфимия, выражая взгляд русских книжников XV в. на Пахомия, называет его от юности усовершившимся в писании и во всех философиях, превзошедшим всех книжников разумом и мудростию. Такой человек был нужен на Руси в XV в., и потому, когда он явился здесь, великий князь и митрополит с собором, новгородский владыка и игумен монастыря обращались к нему с просьбами и поручениями написать о том или другом святом. Достаточно пересчитать творения Пахомия, приведенныя в известность, чтобы видеть, для чего, собственно, было нужно на Руси его перо и что новаго внесло оно в русскую письменность. Пахомий написал не менее 18 канонов и 3 или 4 похвальныя слова святым, 6 отдельных сказаний и 10 житий; из последних только 3 можно считать оригинальными произведениями; остальныя – новыя редакции или переложения прежде написанных биографий. Запас русских церковных воспоминаний, накопившийся к половине XV в., надобно было ввести в церковную практику и в состав душеполезнаго чтения, обращавшагося в ограниченном кругу грамотнаго русскаго общества. Для этого надобно было облечь эти воспоминания в форму церковной службы, слова или жития, в те формы, в каких только и могли они привлечь внимание читающаго общества, когда последнее еще не видело в них предмета не только для научнаго знания, но и для простаго историческаго любопытства. В этой стилистической переработке русскаго материала и состоит все литературное значение Пахомия. Он нигде не обнаружил значительнаго литературнаго таланта; мысль его менее гибка и изобретательна, чем у Епифания; но он прочно установил постоянныя, однообразные приемы для жизнеописания святаго и для его прославления в церкви и дал русской агиобиографии много образцов того ровнаго, несколько холоднаго и монотоннаго стиля, которому было легко подражать при самой ограниченной степени начитанности. Есть еще сторона в литературной деятельности Пахомия, имеющая некоторое значение в истории письменности древнерусских житий. Впоследствии, при размножении этой письменности, многия жития переписывались и распространялись исключительно или преимущественно в местах деятельности святых; но вместе с тем постепенно увеличивалась группа житий, имевших общее значение, везде читавшихся. Самую раннюю и видную часть в этой группе составляют вместе с Киприановской биографией митр. Петра и древнейшими ростовскими житиями творения Пахомия: благодаря известности автора его жития не только митр. Алексия или преп. Сергия, но даже архиеп. Евфимия, Варлаама Хутынскаго и других местных святых стали общим достоянием древнерусских читающих людей и переписывались везде. Гораздо менее важны труды Пахомия как исторический материал. Только один из святых, жизнь которых он описал, архиеп. Евфимий, был известен ему лично. Главными источниками служили ему изустные разсказы и готовыя биографии. Воспроизводя тот или другой источник, Пахомий нисколько не заботился о том, чтобы исчерпать его вполне, и вследствие разных причин допускал много неточностей в своем воспроизведении. Большая часть явлений, им описываемых, не была известна ему по непосредственному наблюдению; ему не пришлось видеть возникновение и образования ни одного русскаго монастыря; этот недостаток непосредственнаго знакомства с действительностью он восполнял реторикой житий, которая многому давала неверную окраску. Притом многия из его биографий писаны для церковной службы и по поручению светской или церковной власти; это заставляло его иное опускать, а другое воспроизводить, как нужно было, а не как было на самом деле. Последнее заметил в одном его труде современный русский летописец. Только биографии Кирилла и Евфимия ценны и по свойству источников, и по обилию содержания; если бы все остальные труды Пахомия исчезли, в наших исторических источниках не образовалось бы слишком заметнаго пробела.
