житие преп. Варлаама и часто прочиташе того чюдеса». Это замечание не может относиться ни к Пахомиевой редакции, составленной не раньше того года, в январь котораго совершилось чудо, ни к первоначальной, в которой нет чудес. Разсказ о «благовещании отрока», одном из чудес святаго при жизни, вторая редакция начинает фразой, в которой можно видеть хронологическое указание: «Бе бо, рече, тогда князь в Великом Новеграде, якоже обычай есть того града гражаном своею волею князя држати». Едва ли можно было выразиться так во второй половине XV в., и Пахомий, воспроизводя это чудо в своей редакции, должен был сказать просто: «Прииде князь... его же своею волею себе имиху». Наконец, описанию посмертных чудес разсматриваемая редакция предпосылает заметку, что эти чудеса «не пред многими леты сдеашася», а последнее из них, исцеление кн. Константина, по известию в некоторых списках редакции, относится ко времени вел. кн. Василия Димитриевича, когда Константин был наместником в Новгороде, следовательно, совершилось в 1408–1411 гг. Эти чудеса, очевидно, и вызвали в начале XV в. пересмотр и дополнение древнаго краткаго жития, следствием чего была эта вторая его редакция.

Пахомий в предисловии к своей редакции говорит, что он соединил в ней разсказы о Варлааме, которые слышал от старцев Хутынскаго монастыря, куда редактор ездил по поручению архиеп. Евфимия. Это замечание можно отнести только к четырем посмертным чудесам, которыя Пахомиевская редакция прибавляет к трем прежним, описанным во второй. Главным источником Пахомию служила эта вторая редакция, найденная им в монастыре: ее переделал он несколько лет спустя после поездки, вследствие поручения другаго архиеп. – Ионы. Он сам ссылается на этот письменный источник, сопровождая известие об отце Варлаама заметкой: «Матере же того отрока писание не яви»; действительно, вторая редакция, поименовав отца, не называет матери. Приемы переделки и здесь те же, что в других творениях Пахомия, составленных по письменным источникам: это большею частью перифраз источника, более многословный и витиеватый, а в некоторых местах почти дословное заимствование. К указанным четырем посмертным чудесам Пахомий присоединил пространное сказание о чуде 1460 г. и похвальное слово святому. Разсматриваемыя редакции жития могут служить новым примером того, как позднейшие редакторы житий изменяли по-своему и создавали биографические черты под совокупным влиянием трех причин: краткости древняго жития, плохо понятаго ими, агиобиографической реторики и местной народной легенды. Сличая известия о Варлааме в его древнем житии и в летописи, можно видеть, что он с несколькими знатными горожанами удалился в пустыню, несколько времени жил отшельником и потом, выстроив церковь, образовал монастырь. Это последнее было в 1192 г., когда по летописи архиеп. Григорий освятил (6 авг.) новую церковь и «нарече монастырь». В ноябре того же года Варлаам скончался; отсюда видно, что он удалился в пустыню уже в зрелых летах, незадолго до смерти. Позднейшия редакции создают из этого разсказ, как Варлаам еще в отрочестве начинает аскетическое воздержание, говорит своим родителям поучение о силе поста и молитвы, вскоре, проводив их в могилу, раздает имение нищим и постригается под руководством священноинока Порфирия, своего наставника, который, как мы видели выше при разборе древняго жития, был одним из знатных новгородцев, сопровождавших Варлаама в пустыню, и сам постригся у последняго. Влияние местнаго предания обнаружилось на позднейших редакциях внесением в житие чудес святаго, совершенных при жизни. Под действием того же источника эти редакции переделали известия о другом сверстнике Варлаама – Антоние, бывшем потом архиеп. в Новгороде. В разборе древняго жития было замечено, что на отношениях этого Антония к Варлааму позднейшее предание основало круг легенд, развивавшийся одновременно с литературной обработкой жития, но независимо от нея. Эти легенды представляют два варианта сказания об Антоние. По одному из них Антоний был новгородским владыкою еще при жизни Варлаама: так говорят повести об избавлении Варлаамом от низвержения в Волхов преступника и о пророчестве Варлаама, предсказавшаго снег и мороз в Петров пост. Происхождение анахронизма в этих преданиях объясняется известием одного из них, что по смерти Варлаама архиеп. Антоний установил крестный ход в Хутынский монастырь из Новгорода в пятницу первой недели Петрова поста. На другом варианте построено позднейшее житие Антония Дымскаго: здесь разсказывается, что Антоний, Новгородец родом, постригся у Варлаама, ходил по его поручению в Царьград, по смерти Варлаама был игуменом его монастыря, а потом ушел оттуда и основал свой монастырь на озере Дымском, никогда не бывав новгородским владыкою. Историческую основу этих сказаний легко возстановить по летописи и древнему житию Варлаама: последнее говорит, что, после того как сверстник Варлаама Антоний пришел из Царьграда, блаженный пред смертью вручил ему свой монастырь, а первая замечает в разсказе об избрании Антония на новгородскую кафедру в 1211 г., что он, в мире Добрыня, сын воеводы Ядрея, прежде того вернулся из Царьграда и постригся на Хутыне. Поясняя краткое и не совсем ясное известие древняго жития, позднейшия редакции создают из него сказание о пророчестве Варлаама, за несколько минут до кончины провидевшаго приезд Антония из Царьграда в монастырскую пристань (на Волхове) и вручившаго ему игуменство в своем монастыре; Пахомий прибавляет к этому, что игумен Антоний окончил заложенную Варлаамом каменную церковь к обители и утвердил в последней устав ея основателя. Но летопись, говоря об Антоние, не называет его игуменом хутынским; с другой стороны, слова, с которыми в древнем житии Варлаам обращается к Антонию: «Ныне предаю ти его (монастырь) тобе, ты же снабди и добре» – не значат непременно, что Антоний стал игуменом после Варлаама; может быть, последний только поручил обитель заботам знатнаго брата, подобно тому как сам долго руководил братией, не будучи игуменом. Сделав хутынским игуменом Антония, цареградскаго паломника по древнему житию и Добрыню Ядрейковича по летописи, позднейшия редакции не знали, по крайней мере, не говорят, что он был потом новгородским владыкой; этим оне дали опору второму варианту сказания, по которому тот же Антоний основывает Дымский монастырь. В обеих редакциях XV в. не заметно еще следов перваго варианта; но Пахомий знал его, хотя и не занес в житие. Пророчество Варлаама о снеге, выпавшем в Петров пост и спасшем город от голода, сохранялось в местной памяти благодаря основанным на нем крестному ходу и местному обычаю молебствовать в Хутынском монастыре всем городом во время бездождия или слишком дождливаго лета. Об этом обычае говорит Пахомий в похвальном слове Варлааму, приводя примеры пророческаго дара, даннаго святому; на ту же силу его отвращать бездождие намекает он в своем сказании о чуде 1460 г. Упомянутыя выше сказания об осужденном и о снеге, по- видимому, впервые были записаны при митр. Макарие: в списке Пахомиевскаго жития по Макарьевским минеям они помещены не на месте, после посмертных чудес, как позднейшее прибавление, а второе из них, по некоторым спискам, говорит о молитве за царя Ивана Васильевича и царицу Анастасию. Но позднейшие списки помещают эти сказания на своем месте, в числе чудес, совершенных святым при жизни. Таким образом, обломки противоречивых народных сказаний встретились в одном и том же житии, усилив путаницу, внесенную в него редакциями XV в. Сказание о мученической кончине князя черниговскаго Михаила в орде любопытно для нас только как факт для характеристики редакторских приемов Пахомия. Оно почти не прибавляет новых исторических черт к древней повести о том же событии, написанной, вероятно, вскоре по смерти кн. Михаила. Древнейший список этой повести называет автором ея отца Андрея, один из позднейших – епископа Ивана: последнее известие, по всей вероятности, есть неловкая догадка писца, прочитавшаго в переписанной им повести, что отец духовный, с которым советовался Михаил пред отъездом в орду, звался Иоанном. Только в начале сказания Пахомий вставил известие об умерщвлении Михаилом послов, отправленных к нему Батыем в Киев; далее изложение Пахомия – легкий перифраз Андреева разсказа, местами украшающий его реторическими распространениями, иногда вводящий в него новыя фактическия черты сомнительнаго свойства: так, вельможу Батыева Елдегу, посланнаго предложить Михаилу на выбор смерть или покорность ханскому приказу, Пахомий заставляет вступить в прение с князем о вере, чего не находим у Андрея. При таком отношении к источнику естественно, что Пахомий не поправил неточности в разсказе последняго, будто черниговский князь поехал в орду добровольно, увлекаемый ревностию «обличити прелесть» нечестиваго царя, «ею же льстить крестьяны». К сказанию о кн. Михаиле Пахомий приложил повесть «о убиении злочестиваго царя Батыя» в Венгрии; сухое книжное изложение пощадило в ней некоторые поэтические мотивы, по которым легко заметить, что это – народная южнославянская песня о Батые, в книжной обработке пущенная пришлым Сербом в древнерусскую письменность: в такой форме, иногда с вариантами, она встречается в позднейших русских житиях и летописных сборниках.

Критический разбор жития архиеп. Моисея встречает затруднение в том, что оно сохранилось в очень немногих списках и притом поздняго времени, XVII–XVIII вв. Все они носят в заглавии одинаковую пометку: «Творение Пахомия сербина». Но усвояя памятник одному автору, они не представляют одинаковаго теста, распадаются на две редакции, различающияся изложением и составом. Житие начинается предисловием,