южнорусскую митрополию, орудием и поборником тамошних церковных сепаратистов, но, став киевским митрополитом, сам стремится к возсоединению церкви под своею властию, действует против своих соперников, обвиняя московскаго же князя в намерении двоить митрополию, и, утвердившись в Москве, вмешивается в дела галицкой митрополии, не возсоединившейся с киевской, за что получает выговор от патриарха. Киприан вынес из борьбы ея обычныя приобретения: врагов, горькия воспоминания, раздражение и потребность оправдаться, объяснить свои действия. Самое удобное средство для последняго представляла жизнь митрополита Петра. Святитель, котораго вся Русь призывала в молитвах, прошел чрез те же смуты русской церковной жизни, от которых нравственно и материально потерпел Киприан. Разсказать об этом значило для Киприана стать под защиту великаго имени, осудить враждебныя стремления и избегнуть необходимости разбирать собственныя действия, о которых хотелось молчать. Киприану не удалось возвратить Галич русской митрополии, и, разсказывая о цели отправления Петра в Царьград, он замечает, что князь волынский «совещавает совет неблаг», захотел галицкую епископию в митрополию обратить; Киприан много потерпел благодаря избраннику московской светской власти Митяю, и он резко выражается о дерзком сопернике Петра, игумене Геронтие, также избраннике светской власти, котораго никто не удерживал от такого «безсловесия», и патриарх заставляет напомнить ему церковныя правила о незаконности мирскаго избрания или самовольнаго посягательства на святительский престол; когда, разсказывает Киприан, приехал я на Русь в сан русскаго митрополита, «мало что спротивно прилучи ми ся ради моих грехов», т. е. его долго отвергали в Москве и не раз сурово изгоняли, – и, разсказывая о приезде Петра на Русь в сан митрополита, он замечает, что исконный враг «малу спону святому створи», внушил некоторым нежелание принимать его, но они скоро образумились и покорились ему смиренно. Иногда еще яснее просвечивает из-под пера Киприана мысль его – стать под сенью памяти Петра: если до него, как высказывает он в предисловии, оставили венец святителя без достойнаго украшения, то и в этом видит он особый дар святаго ему, Киприану, чтобы он, стоящий на его месте и взирающий на его гроб, получил малую мзду от Бога, достойно почтив память святаго предшественника. «Когда, – говорит он в послесловии, – я заболел в Царьграде и был близок к смерти, я призвал на помощь Св. Петра, молясь ему: если угодно тебе, чтобы я достигнул твоего престола и поклонился гробу твоему, облегчи болезни мои, – и верьте мне, с того часа исчезли тяжкия болезни, и я пришел и поклонился гробу угодника». Эта мысль труда Киприана объясняет, почему он и не упомянул об отношении Петра к орде, его пастырскую деятельность изобразил короче Прохора и вовсе опустил известие последняго об архимандрите Феодоре, котораго Петр при жизни избрал себе преемником: все это не относилось прямо к его цели, а последнее даже противоречило ей, как московское нарушение избирательнаго права патриарха. Трудно определить с точностию, когда написано житие. В послесловии Киприан упоминает о приеме, сделанном ему «с радостию и честию великою» великим князем Димитрием Ивановичем (1381); мысль жития и осторожность, с какою выражается оно о неприятном Киприану светском вмешательстве в дела церкви, также показывает, что Киприан писал его уже по окончании церковной смуты, примирившись с московским князем. Но в первый раз Киприан прожил в Москве недолго, год с небольшим, и не совсем спокойно: в 1382 г. он опять и надолго был изгнан. Записка о его жизни говорит, что житие Петра написано в подмосковном митрополичьем селе Голенищеве, на досуге, среди других книжных работ Киприана. Вернувшись в Москву в 1390 г., он несколько лет был занят церковными делами и поездками по митрополии и только с 1397 г. (до 1404 г.) настало для него вполне спокойное и досужее время, к которому, по-видимому, и относится приведенное известие. В самом житии есть намек на то, что оно писано среди других литературных трудов и замыслов автора. Около того времени, когда Киприан в Голенищеве трудился над житием митрополита Петра, в Сергиевом Троицком монастыре инок Епифаний взялся за перо, чтобы приготовить материалы для биографии своего учителя, преподобнаго Сергия. Блестящий русский писатель начала XV в., представитель книжнаго образования своего времени, Епифаний перешел в память потомства с прозванием премудраго. Происхождение его неизвестно. В похвале, которой заканчивается житие Стефана Пермскаго, автор обращается к святому с словами: «Помню, ты очень любил меня; при жизни твоей я досаждал тебе, препирался с тобою о каком-нибудь событии, о слове, о стихе писания или о строке». Разсказывая о жизни Стефана в Ростовском монастыре Григория Богослова, Епифаний пишет, что Стефан, прилежно читая святыя книги, любил останавливаться на каждом стихе, чтобы выразуметь его смысл, и, встретив мужа книжнаго и мудраго, «ему совопросник и собеседник бевше, и с ним соводворашеся и обнощеваше и утреневаше, распытая ищемых скоропытне». Отсюда заключают, что Епифаний жил в одном монастыре со Стефаном. В предисловии к житию он говорит, что о Стефане он знает иное как очевидец, другое из многократных бесед с самим Стефаном, а об остальном разспрашивал «старых муж»; в житии он иногда называет святаго своим учителем. Это, по-видимому, указывает, что Епифаний был младший современник Стефана. Ниже увидим, что разсказ о том, как Стефан готовился в Ростовском монастыре к проповеди, изложен Епифанием сбивчиво: можно думать, что он пришел в этот монастырь гораздо позже Стефана, незадолго до ухода его на проповеди, т. е. до 1379 г., еще в молодых летах, и вскоре перешел в другой монастырь – к преподобному Сергию. Пахомий в послесловии к житию Сергия называет Епифания учеником последняго, жившим «много лет, паче же от самого возраста юности» вместе со святым. Но сношения обоих друзей не прекратились и по уходе Стефана на апостольское дело. Из Епифаниевскаго жития Сергия видно, что епископ Стефан в поездках своих из Перми в Москву обыкновенно заезжал к Сергию, в лежавший на пути монастырь его; здесь будущий биограф пермскаго просветителя слушал его разсказы о Перми и ея обращении к христианству; в похвале своей Стефану он сетует, что не присутствовал при его кончине и больше уже не увидится с ним. Пахомий в указанном месте говорит еще, что Епифаний «бе духовник в велицей лавре всему братству». Отсюда выводит, что Епифаний был отцом духовным и Сергию; но он был еще молод для этого и при кончине Сергия, по-видимому, не имел и степени священника: по крайней мере, старыя русския святцы и иконописный подлинник начала XVIII в., перечисляя учеников Сергия, называют Епифания диаконом. Считаем более вероятным, что последний стал иеромонахом и духовником обители уже по смерти Сергия. Говоря о Епифание, обыкновенно указывают еще черту его жизни, взятую из приписываемаго ему похвальнаго слова Сергию, где автор намекает на свое странствование в Царьград, на Афон и в Иерусалим. Для истории известнаго литературнаго направления на Руси XV в. было бы очень любопытно это известие об одном из первых его представителей, если бы в упомянутом слове не было и других черт, обнаруживающих в нем участие позднейшей руки, как увидим ниже. Есть хороший список этого слова половины XVI в., в заглавии котораго замечено: «Творение инока Пахомиа Святыа Горы». Может быть, это указывает в Пахомие не автора, а только позднейшаго редактора слова, которое в таком случае имело одинаковую судьбу с житием Сергия, написанным Епифанием, т. е. было дополнено вставками Пахомия. По крайней мере, форма, в какой выражено приведенное известие похвальнаго слова, очень идет к страннической судьбе Пахомия, водившей его с Афона в Москву, оттуда в Сергиев монастырь, в Новгород, опять в Москву, потом в Кириллов монастырь на Белоозеро и опять в Сергиев монастырь и в Москву. Таким образом, Епифаний стоял близко к двум самым видным деятелям в русской церковной жизни второй половины XIV в. и мог вынести обильный и надежный материал для их биографии, а пребывание в двух монастырях, богатых средствами книжнаго образования, поставило его в уровень с тогдашними литературными требованиями агиобиографии. Многочисленные тексты, приводимые Епифанием в обоих житиях, показывают близкое знакомство его с Св. Писанием; по цитатам в трудах его видно также, что он читал хронографы, палею, лествицу, патерик и другия церковно-исторические источники, также сочинение черноризца Храбра. В житии Сергия он приводит выдержки из житий Алипия и Симеона столпников, Феодора Сикеота, Евфимия Великаго, Антония, Феодора Едесскаго, Саввы Освященнаго, Феодосия и Петра митрополита по редакции Киприана; наконец, характер изложения обличает в Епифание обширную начитанность в литературе церковнаго красноречия. О житии Сергия он сам разсказывает, что принялся за его отделку 26 лет спустя по смерти святаго, т. е. в 1417– 1418 гг. Нет ясных указаний на время, когда написано житие Стефана: живость чувства скорби, сказывающагося в похвале Стефану, и некоторыя выражения в ней делают вероятным мнение, что житие написано вскоре по смерти епископа. Во всяком случае, оно старше жития Сергиева, написаннаго Епифанием в последние годы жизни: судя по тому, что в последнем он не говорит об обретении мощей святаго в 1421 г., он жил недолго после 1418 г. Летописец XV в. замечает в конце краткаго некролога, который он приложил к известию о смерти Стефана: «Есть же от жития его и книгы сложены, имущи тетратей с двадесять; зде же мало нечто изрекох о нем». Очерк летописца составлен по житию, написанному Епифанием, которое по размерам своим действительно принадлежит к числу самых обширных