разговаривать. И пытаться думать.
Весь остаток урока они на пару с Саней пересказывали классу «Собачье сердце».
– И он ее – полюбил? – то и дело встревала Анжелика.
Но любви всё не случалось, тянулась какая-то тягомотина, зато Паша романтически смотрел в окно, и осеннее солнце золотило его челку. Наконец в класс заглянула заменявшая звонок Клавдия Ивановна и скомандовала:
– Перемена десять минут!
Во дворе уже галдели измученные диктантом пятиклассники. Илья Сергеич ходил на руках, а Витька с Ванькой наперегонки пуляли в него гнилой картошкой.
Во время второго урока в школу зашел отец Константин. Волнуясь, он позвонил из учительской в училище и узнал, что Костя добрался, ведет себя в рамках дозволенного и пока не схлопотал ни одного нагоняя.
Дверь в кабинет, где он почти полгода назад встретил бесновавшегося детдомовца, была приоткрыта, и оттуда доносился возмущенный вопль Клавдии Ивановны:
– Позор! Двадцать две ошибки в одном абзаце! Хоть кол на голове теши! Придется начать сначала. Рыжиков! Ты все равно уже почти свалился со стула, иди, принеси букварь. Будем опять учить алфавит, как в первом классе!
В коридор вылетел Илья Сергеич, оттолкнулся и зашлепал ладонями по полу, болтая в воздухе ногами в новых ботинках. Заметив отца Константина, он мигом перевернулся, оправил пиджачок и изобразил чинную мину.
– Да что ты, шел бы так, – улыбнулся тот.
– Все равно книжки тащить руками, – вздохнул пятиклассник. – Эх, жаль, Костик уехал. Он бы этой мымре показал азбуку! Мы уже взрослые! А она!
Илья Сергеич горестно скорчился и полез в шкаф за букварем. Отец Константин вышел на крыльцо. Из открытого окна слышался глуховатый голос нового учителя истории.
– Отношение профессора Преображенского к Шарику – это отношение интеллигенции к народу, каким оно было на протяжении всего XIX века. Субъектно-объектное. Простолюдин для русского образованного сословия всегда был чем-то вроде дворняжки для опытов. Этаким бессловесным материалом для воплощения всевозможных утопий.
В XIX веке о народе написаны сотни тысяч страниц, но нигде нет ощущения, что речь идет о живых людях. Всегда – этот невыносимый безличный тон, каким можно рассуждать, например, о возделывании сада. Народ надо спасать, просвещать, освобождать. Так и слышится: прививать, удобрять, подрезать ветви. И вот предсказуемый плод этого садоводческого презрения – революция. И тот самый народ, в котором усилиями многих поколений русской интеллигенции народилось-таки сознание, то есть превращенный, преображенный из бессловесной твари в человека, приходит в кирзовых сапожищах уплотнять своего творца и благодетеля. Неблагодарность? Неожиданность? Я считаю – закономерность.
Митя перевел дух. Он уже давно видел отсутствующие взгляды слушателей и понимал, что все, кроме, пожалуй, Сани, выпали из диалога. Но остановиться не мог. Когда он наконец умолк и обвел глазами класс, дремотная тишина всколыхнулась легким волнением.
«Сейчас будет спрашивать!» – аварийной лампочкой замигало на всех лицах.
– Скажите, – хрипло проговорил Саня и по привычке встал. – А вот вы, образованный человек, приехали к нам сюда, в дремучую деревню, где все пьют и А плюс Б связать не могут. Из каких побуждений? Тоже культивировать и возделывать? Не боитесь, что история повторится?
– Саня! Ты даже не знаешь, насколько ты угадал! – воскликнул Митя. – С тех пор, как я впервые соприкоснулся с историей, мой самый большой страх – что она повторится! И именно об этом я хочу с вами говорить! А отвечая на твой вопрос: нет, я приехал не для возделывания.
– А зачем?
Митя на секунду замялся, но быстро понял, что его спасет только правда.
– Видишь ли, я гораздо хуже народников, на которых так страстно обрушился. В отличие от них, я приехал с сугубо личной целью.
– Какой? – не отставал Саня.
Митя тяжело вздохнул.
– В поисках смысла жизни, если хочешь знать.
– Неужели вы тоже об этом думаете?! – вскричал Саня, и его некрасивое лицо вспыхнуло таким вдохновением, что Анжелика, сонно слушавшая перебранку, вздрогнула, хлопнула накрашенными ресницами и – наконец-то – влюбилась в бедного квазиморду.
– Звонок с уроков! – сообщила Клавдия Ивановна, заглядывая в дверь. – Сегодня короткий день! Все- таки праздник!
Митя вышел во двор и почувствовал, что за эти полтора часа повзрослел на несколько лет. Опустошенный, он смотрел, как пятиклашки лупят друг друга ранцами, как скачет вокруг приведенный Минкиным щенёнок, как плывет над забором фиолетовая шляпка Клавдии Ивановны, и всё не мог придти в себя.
«Неужели так будет каждый день? – бессильно удивлялся он. – Надолго ли меня хватит?»
Отец Константин, весь урок простоявший под окном, подошел к нему и без всяких предисловий, будто продолжая прерванный разговор, произнес:
– Интересная у вас концепция истории.
Митя обрадовался когда-то ненавистному слову «концепция» и вдруг понял, что за всё это время ни с кем не общался на
– Только сразу оговорюсь: я – агностик.
– Замечательно! – возликовал отец Константин, тоже отвыкший от подобной терминологии.
Разговаривая, они вышли со школьного двора. Миновали обширный огород, где курили посланные на уборку урожая верзилы, покосившуюся табличку «Митино», свалку с поджавшей хвост Паршивкой, скрипучий мост, на котором взволнованный Саня читал млеющей Анжелике чей-то сонет, выдавая его за свой, развалины зверофермы, где отважные пятиклассники, уже успевшие пообедать и переодеться, выслеживали Человека с Выменем Вместо Лица.
А они шли и почти не замечали дороги. Только иногда, проваливаясь в скрытую травой канаву, Митя обводил окрестности невидящим взором и нырял обратно в разговор.
С истории он незаметно перескочил на веру, о которой никогда ни с кем не говорил вслух. В их академической семье, проникнутой культом логики и науки, обсуждать это было не принято и даже неприлично.
– Какое отношение ко мне имеют Адам и Ева? Даже если допустить, что они на самом деле существовали, чему я не верю, – кричал Митя, распугивая невидимых глазу ящериц и мышей-полевок. – Почему же моя жизнь зависит от того, что кто-то съел мифическое яблоко, которого тоже никогда не было? Ведь не я это сделал, в конце-то концов! Да и вообще, как можно объяснять реальную трагедию человеческой истории – с помощью сказки? Люди убивают людей, потому что по лесу идет Медведь Костяная Нога! Абсурд? А разве первородный грех – не то же самое?!
Отец Константин слушал внимательно, но не выказывал, однако, ни малейшего желания пуститься в диспут. Мите приходилось оспаривать самого себя, выдвигать и разбивать контраргументы. Наконец он выдохся и обернулся к отцу Константину, всей своей фигурой взывая к ответу. Тот посмотрел на него ясно и даже весело и произнес:
– Возможно, вы правы.
Митя так и застыл посреди поля.
Вернулись в село они уже на закате. У магазина Ефим в пиджаке с орденами торжественно качал на веревочных качелях, свешивавшихся со старой яблони, свою ненаглядную Серафиму. Та охала и взвизгивала, взлетая над землей.
– Именинница она сегодня, – светло ухмыльнулся дед, когда они удивленно остановились рядом. –
