счета остались, расходные книги, чеки…

Зима дымилась – не помню в каком краю,

и кофе Jacky – не помню в каком веке.

2

При умирающем на глазах дирижёре

в гулких залах аварийного сентября

мы собрались, чтобы сыграть в форс-мажоре

всем известную пьесу исключительно для себя.

Мы почти не смотрели в истлевшие ноты -

мы из свежего воздуха ткали этот мотив,

и летали по воздуху рукописи и банкноты,

птицы, листья и звёзды – восхитительный коллектив.

А когда ураган, притаившийся в сводах старинных,

рухнул сверху и всё это смял и стёр,

мы остались играть под обломками, на руинах

совершенно новую пьесу в тональности форс-мажор.

Что за грустную тему – Шильонского узника -

затянуло внезапно в нашу ветхую сеть,

где шуршала над залом бумажная музыка -

и бумажная музыка не умела взлететь,

где простая мелодия чёта и нечета

увлекла опекаемый музами зал -

и маячила в форточке голая веточка

(и могла бы взлететь, да Бог крыльев не дал)!

А когда уже лектор положил свою дудочку

на старинное дерево стольких сразу веков,

оказалось, что истина – просто нищая дурочка,

у которой есть песенка из одних лоскутков.

Ничем отродясь не владея

из прелестей этой земли,

моя дорогая идея,

я тут без тебя на мели!

Так-так… времена не из лучших:

не знаю, подняться ли над!

Но сто пятьдесят безделушек

теперь нас уже не пленят.

Ну, что там у Вас, извините?

Подвеска – стеклянная чушь,

бубенчик на тоненькой нити,

трезвоном пугающий глушь,

почёт, перевитый бечёвкой,

и страсть на крючке золотом,

какая-то дама с ночёвкой,

ручные слова не о том?

И – в тысячный раз – холодея,

раскачиваюсь на краю,

но вновь дорогая идея

по душу летит по мою.

Так поздно, что почти в такую рань

уже не засыпают, друг сердечный.

И ты восстань и говори, что – янь,

но также инь, а после снова янь

и снова инь – и дальше, дальше, дальше…

Китайство хитроумное, когда

ты наконец оставишь нас в покое,

отпустишь нас на запад, скажешь да,

но также нет, а после снова да

и снова нет – и так без остановки!

Мы выучили это назубок,

и нас не проведёшь и не поймаешь,

когда мы повторяем слово Бог,

но также чёрт, а после снова Бог

и снова чёрт – и временами плачем

или смеёмся надо всем вокруг,

как всё вокруг печально и забавно!

И в этом нас поддержит старый друг,

но также враг, а после снова друг

и снова враг – и, может быть, другие.

А глупое фортуны колесо

напрасно машет щедрою рукою,

поскольку так и так у нас есть всё

и ничего, а после снова всё

и снова ничего – и всё такое.

И жизнь уже дошла до той черты,

где ни случайных, ни необходимых,

но только круг кромешной пустоты,

с самой собой вступившей в поединок.

Положи за пазуху стрелу или пулю -

мчится век по воздуху, по чёрному полю,

у эпохи-нищенки похитив скрижали!

…белёсые трещинки, куда побежали?

Зеркало коробится по тайной причине:

чудо-юдо-рыбица резвится в пучине.

Боги все повергнуты, поют комиссары,

по речной поверхности гуляют узоры.

Воевали весело – легко умирали:

наварили месива для всей камарильи -

кушали нас заживо, оружьем бряцали,

а потом всё зажило… да только с рубцами.

Ах, Твоё Ребячество усталое Время,

ничего не лечится устами твоими!

Толпы всякой нечисти на долгом постое

населили вечности пространство пустое -

и у всякой личности достало умений

провести по вечности хоть парочку линий

не мечом – так ножиком каким, поострее:

слава им, художникам… в штыки, батарея!

Небо исцарапано – копьё или пика, -