казалось, было повсюду вокруг него. Бесшумно, тайком, зловеще ОНО окружало его таким ощущением угрозы, что его хриплые вздохи и всхлипывания превратились в возгласы ужаса.
И он по-прежнему никого не видел!
Сердце бешено колотилось, ноги и легкие были словно в агонии, но мужчина все подгонял и подгонял себя. Сколько он пробежал — полмили, милю? — он понятия не имел. Деревья стали тоньше. Ах, ну да, конечно! Еще чуть-чуть — еще совсем немного! — и он окажется на открытом месте — на травянистой опушке этого страшенного леса, в чистом холодном сиянии луны…
Впереди забрезжил свет. Мужчина бежал, изнемогая от отчаяния, а мир за пределами леса безмятежно спал. Когда мужчина миновал последние деревья-исполины, он даже смог увидеть крест над церковью аббатства Хокенли.
«Боже, помоги мне, Боже, помоги мне, Боже, помоги мне», — бормотал мужчина до тех пор, пока слова не потеряли смысл. Внезапно он оказался на опушке, и после темноты под кронами деревьев ему показалось, что от луны было светло, как днем.
Ах, слава Богу. СЛАВА БОГУ!
Теперь он спасен, и…
Но что это? Где-то рядом, совсем близко — тонкий свист… Ближе, еще ближе…
Боль от вонзившегося в тело дротика была сильной, но короткой. Оружие бросили с беспощадной точностью, острый наконечник пронзил сердце.
Мужчина был мертв еще до того как ударился о землю.
СМЕРТЬ В ТРАВЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В маленькой комнате — рабочем кабинете и святая святых аббатисы Хокенли — Элевайз подалась вперед, чтобы вновь наполнить кружку своей гостьи.
— Могу я предложить вам еще немного? — спросила она. — Этот напиток хорошо восстанавливает силы, а я думаю, что вам…
Она запнулась. Едва ли учтиво напоминать собеседнице, что той не помешает укрепить свои силы.
— Ты имеешь в виду, что мне предстоит долгое и утомительное путешествие, а я уже далека от первого цветения юности? Ах, аббатиса, как ты права и в том, и в другом!
Женщина невесело рассмеялась и подвинула кружку.
— Да, налей мне еще. Это ваше питье восхитительно.
Облегченно вздохнув, аббатиса выполнила просьбу.
— Рецепт сестры Евфимии, — пояснила она. — Наша больничная сестра знает толк в целебных травах. Это вино она делает из бальзамника, тимьяна и меда. Оно пользуется успехом у ее пациентов.
— Не сомневаюсь.
Взглянув на аббатису, гостья продолжила:
— Я даже осмелюсь предположить, что кое-кто из них не прочь продлить свой недуг, чтобы подольше получать этот щедрый дар сестры Евфимии.
— Может быть, — согласилась Элевайз. — Хотя, честно признаться, самое любимое лекарство здесь — наша драгоценная святая вода.
— Ах да, святой источник.
Пожилая женщина вздохнула.
— Ты знаешь, сегодня утром я собиралась помолиться в Святыне Пречистой Девы Богородицы внизу, в долине. Но боюсь, у меня нет на это времени.
Аббатиса Элевайз не хотела выглядеть бестактной и назойливой, хотя знала, как ее гостья относится к общине в Хокенли, особенно к чудотворному источнику, которому аббатство было обязано своим существованием. В конце концов, именно благодаря настойчивости этой дамы их монастырь и был столь велик. И еще в большей степени ее заслугой было то, что аббатство возглавляла женщина.
— Неужели вы не можете выделить хотя бы полчаса? — мягко спросила Элевайз. — Неужели мир не подождет вас, моя леди, хотя бы раз в кои-то веки, пока вы заняты чем-то исключительно ради собственного удовольствия?
Гостья с грустью посмотрела на аббатису. Усмехнувшись, королева Алиенора ответила:
— Нет, аббатиса. Боюсь, мир слишком нетерпелив.
В маленькой комнате воцарилось короткое и, как показалось Элевайз, дружеское молчание. Украдкой взглянув на собеседницу, она заметила, что Алиенора закрыла глаза. Королева откинулась на спинку массивного деревянного, похожего на трон кресла — конечно же, кресло принадлежало Элевайз, но аббатиса охотно примостилась на маленьком стульчике, чтобы предоставить гостье наибольшие удобства, которые только мог позволить монастырь. Элевайз подумала, что лицо королевы, все еще прекрасное, было немного бледным.
«Даже если у нее нет времени посетить Святыню, — решила Элевайз, — мы должны хотя бы накормить ее перед отъездом». Бесшумно поднявшись, она подошла к двери, открыла ее и поманила пальцем стоявшую в ожидании монахиню.
— Да, аббатиса? — взволнованно, отозвалась сестра Анна. Как и все монахини, она понимала, что визит матери короля — большая честь для аббатства. Любовь к Алиеноре в общине была столь велика, что сестра Анна — как и любая другая — прошла бы босиком по раскаленным углям, если бы на то была воля королевы.
Элевайз предостерегающе поднесла палец к губам.
— Тише. Королева отдыхает, — шепотом сказала она. — Сестра, не могли бы вы сходить в трапезную и попросить сестру Базилию приготовить легкий завтрак? Королева выглядит такой усталой, — добавила она, отчасти обращаясь к самой себе.
— Я сделаю это с радостью! — прошептала в ответ сестра Анна. — Бедная леди! Еще бы, все эти переезды, да к тому же в ее возрасте! Знаете, ей бы лучше…
— Завтрак, сестра… — терпеливо напомнила Элевайз.
— Да, аббатиса. Простите, аббатиса.
Сестра Анна покраснела и спешно удалилась.
Элевайз вернулась в маленькую комнату, бесшумно закрыв за собой дверь. Почти все, что она делала, аббатиса делала тихо, со спокойным изяществом, о котором сама и не догадывалась. Даже большая связка тяжелых ключей не звенела у нее на поясе — во время ходьбы аббатиса придерживала ее рукой, не давая ключам ударяться друг о друга.
Когда Элевайз снова уселась, королева Алиенора открыла глаза и взглянула на нее.
— Ты слишком велика для этого стульчика, — заметила она.
— Мне удобно, — солгала аббатиса. — Моя леди, я взяла на себя смелость распорядиться, чтобы для вас приготовили угощение. Даже если вы должны покинуть нас, проведя здесь всего лишь одну ночь, у вас ведь найдется хотя бы несколько минут, чтобы поесть, перед тем как вы продолжите путь?
Алиенора улыбнулась.
— Ты очень заботлива, — проговорила она. — Что же, несколько минут, конечно, найдется. — Она поменяла положение в кресле, поморщившись от боли. — Твоя монахиня была права. Я слишком стара для всех этих обязанностей.
— О, простите, — поспешно произнесла Элевайз. — Ей не следовало говорить так непочтительно.
— Непочтительно? Нет, аббатиса, я уловила в ее словах только доброту.
Почувствовав мягкий укор, Элевайз сказала.