очень хотелось произвести впечатление на Ваше величество видом ее прекрасного молодого мужа во всем великолепии, во главе отряда его собственных людей.

Алиенора посмотрела на нее.

— Думаю, ты опять права, — сказала она.

Сестра Эрсела с порога наблюдала за ними.

— Скажите Тобиасу Дюрану, что мы немедленно присоединимся к нему, — распорядилась Элевайз.

— Да, аббатиса.

И, взглянув на прощание на королеву, сестра Эрсела поспешила прочь.

Элевайз встала рядом со своей царственной гостьей, готовая помочь, если возникнет необходимость, но стараясь не слишком показывать это.

Однако Алиенора и не пыталась скрыть, что нуждается в помощи. Она просто сказала:

— Дай мне руку, Элевайз. От такого долгого сидения у меня все тело затекло.

Когда они медленно вышли из комнаты и через внутренний двор направились туда, где Тобиас и его отряд уже смешались с сопровождающими королевы, Алиенора наклонила голову к Элевайз и тихо сказала:

— Благодарю тебя, аббатиса.

Не было никакой необходимости спрашивать, за что. Элевайз ответила:

— Это я благодарна вам, моя леди.

— Я вернусь сюда, — сказала Алиенора, — и если мой распорядок позволит, я пробуду с вами намного дольше, чем день и ночь.

— Аббатство в вашем распоряжении, — ответила Элевайз. — Ничто не может доставить нам большего удовольствия, чем видеть Ваше величество в качестве нашей гостьи.

— И мне ничто не может доставить большего удовольствия, — проговорила Алиенора. — Но еще не время делать то, что мне нравится.

Когда обе женщины приблизились к ожидающим их дамам, мужчинам и лошадям, Элевайз почувствовала — в этом не было никаких сомнений, — что королева горячо пожала ей руку.

Элевайз постояла немного, наблюдая, как процессия медленно исчезает вдали, спускаясь вниз по дороге. Как и предсказывала Алиенора, все эти всадники действительно подняли такой столб пыли, что стало трудно дышать. Элевайз отложила возвращение в стены аббатства, решив глотнуть немного свежего воздуха, и быстрыми шагами направилась по тропинке, ведущей в лес.

Тепло раннего июня заставило полевые цветы распуститься, и нежный сладкий аромат, казалось, наполнял воздух. Где-то рядом пел дрозд. Ах, как прекрасно жить! Элевайз расправила плечи и, энергично размахивая руками, ускорила шаг. Приблизившись к первым деревьям на опушке, она решила, что далеко не пойдет — в лесу всегда было слишком сумрачно и прохладно, даже в июне солнечные лучи не проникали сквозь густые заросли. Она лишь прогуляется немного вокруг, милю или около того, не больше, а потом…

Она почти наступила на него.

Отпрянула, отдернув подол широкого монашеского одеяния, чтобы не замочить его в крови, залившей молодую зеленую траву, она прижала руку ко рту и еле сдержала возглас ужаса.

Мужчина был мертв. В этом не могло быть сомнения. Он лежал лицом вниз, и длинное древко дротика торчало из его спины. Судя по углу наклона, острие, глубоко вошедшее в тело, должно было пронзить сердце.

На нем была простая одежда селянина. Штаны из грубой ткани не подходили по размеру, а туника была покрыта заплатами и заштопана. Причем заштопана аккуратно — мелкие стежки явно были нанесены умелой и заботливой рукой.

«Наверно, у него есть жена, — подумала Элевайз. — А может, любящая мать. Бедная женщина будет горевать, когда узнает! Если это жена, ее ждет потеря супруга и кормильца. Печальный день наступит для нее, кем бы она ни была».

Немного придя в себя, аббатиса задумалась о том, что этот человек мог делать на окраине леса? И долго ли он был здесь? Неужели, пока она и ее монахини несколько дней занимались своими обычными делами, этот несчастный лежал мертвым менее чем в полумиле от аббатства?

Элевайз наклонилась, коснулась его шеи и не могла не заметить грязь. В засаленных волосах копошились вши — но разве они не оставили бы тело, если бы мужчина был мертв довольно долго? Несомненно, этих маленьких кровопийц привлекает только свежая, незастывшая кровь… Тело сохранило видимость тепла, но Элевайз поняла, что причиной тому лучи солнца, падающие сквозь ветви деревьев. Она осторожно приподняла одну из раскинутых рук мужчины: трупное окоченение, настигающее мертвых, уже началось.

Значит, он умер прошлой ночью?

Элевайз стояла над телом, хмурясь все больше и больше. Потом она резко повернулась. Спеша в аббатство, она думала: «Я должна найти помощь. Я должна известить шерифа. Этими делами обязан заниматься он».

Вскоре Элевайз почти бежала — не слишком достойный способ передвижения для аббатисы, но она не обращала на это внимания. Элевайз думала: как удачно, что об этой смерти — этом убийстве — не стало известно во время визита королевы Алиеноры. Иначе поднялся бы переполох, и королева и аббатиса лишились бы возможности насладиться их маленьким уединенным tete-a-tete.

Вслед за этой мыслью пришла другая: едва ли уместно радоваться таким вещам, когда человек лежит мертвый, жестоко убитый. Стыд и раскаяние прибавили скорости ее движению. Элевайз подобрала юбки и бегом помчалась по тропинке к аббатству.

Шериф Гарри Пелем был личностью крайне неприятной.

Пока он разглагольствовал по поводу убийства, аббатиса изо всех сил сдерживала раздражение.

Во-первых, ей приходилось выслушивать его мнение, излагаемое столь высокопарно, как будто только он один мог быть прав, а она, всего лишь женщина, не могла внести никакого весомого вклада в расследование. Во-вторых, Элевайз было трудно терпеть само его присутствие в ее комнате.

Он был здоровяком. Приземистым, коренастым, с грудью, напоминавшей бочонок. Его короткие ноги, казалось, едва могли поддерживать вес остального тела, облаченного в потертую кожаную накидку поверх туники. Он то и дело выпячивал грудь, привлекая внимание к следам былых битв, покрывавшим крепкую кожу накидки, словно хотел сказать: «Смотрите! Вот каким опасностям подвергает меня мой долг! Вот какие удары дубин и выпады мечей должен был я отразить!»

Очевидно, его было нелегко уговорить оставить у ворот меч и нож. Элевайз рассказали, как сестра Эрсела добилась этого. Вышедшая из себя, похожая на курицу с взъерошенными перьями, она настаивала на своем и кричала Гарри Пелему, что, вне зависимости от того, шериф он или нет, никто не внесет оружие в святую обитель Господа.

Еще одна наблюдательная монахиня — больничная сестра Беата, которая всегда была очень внимательна, — также сообщила аббатисе, что меч Гарри Пелема был чем-то испачкан, а его нож выглядел так, словно им недавно резали мясо.

«И этот бестолковый человек, — думала Элевайз, слушая его громогласные рассуждения, — наш единственный защитник закона и порядка. Может быть, он весьма деятелен… Он должен быть таким, — поправила она себя, — раз он назначен Клерами в Тонбридже, а они конечно же не потерпят расхлябанности среди своих служилых, но… о, какой же он болван!»

— Само собой, — говорил Гарри, раскачиваясь на деревянном стульчике, так что его задние ножки протестующее скрипели, — само собой, Хамм Робинсон был известным преступником. Что до меня, я совсем