– Рассказывайте! – потребовала я, как только нога Любови Григорьевны переступила порог приемной.

    Директриса выглядела выше всяких похвал. Волосы наконец-то были приведены в окончательный порядок: стрижка каре и чуть красноватый оттенок прядей говорили о том, что Любовь Григорьевна потратила достаточно времени в хорошей парикмахерской. Бежевый костюм подчеркивал стройность ее фигуры, а косметика помогала директрисе выглядеть свежо и достаточно молодо – достаточно для Крошкина, я бы сказала.

    Любовь Григорьевна села на стул, схватила ручку на моем столе, нервно повертела ее в руках, положила обратно и начала:

    – Встретились мы около театра…

    – Нечего баловать, надо было сказать, чтобы заехал за вами.

    – Он предлагал, но я растерялась, и потом, я живу с мамой…

    – Что?!

    – Да, я живу с мамой, а что здесь такого? – занервничала Любовь Григорьевна.

    – Ладно, пройдет время, и я как-то смирюсь с этим, рассказывайте дальше.

    – Я немного опоздала, надо же опаздывать… Я правильно поступила?

    – Правильно, надеюсь, опоздали конкретно?

    – На семь минут.

    – Стояли за каким-нибудь ларьком и отсчитывали секунды, поглядывая на предмет своего обожания?

    – А откуда ты знаешь?

    – Женская интуиция.

    – Он подарил мне розу, я совсем не ожидала, я даже растерялась, день рождения-то уже прошел, зачем дарить-то?..

    – Это нормально, – закатывая глаза, сказала я, – у вас же почти свидание.

    – Мне было очень неловко… Люди смотрели на меня… и думали, что это он мне розу подарил…

    – Это же просто безумие какое-то… – пробормотала я.

    – Что?

    – Не обращайте внимания, Любовь Григорьевна, вещайте дальше.

    – Спектакль оказался хорошим, хотя было много школьников…

    – В буфет ходили?

    – Да, я не хотела, но Илья Дмитриевич настоял.

    – Как можно, вот скажите мне, как можно не хотеть в буфет в театре? – схватилась я за голову.

    – Просто я дома поела.

    – Это все равно что поехать на шашлык и не взять помидоры, это все равно что зайти в парфюмерный магазин и не набрать там пробников, это все равно что… – так, я взяла себя в руки…

    Любовь Григорьевна расстегнула пиджак и стала обмахиваться тоненькой папкой.

    – Что ели? – спросила я.

    – Я так разнервничалась, что выпила два бокала шампанского и съела три бутерброда с рыбой.

    – Хорошее сочетание…

    – Потом он отвез меня домой и поцеловал мне руку… Я вот думаю, что это значит?

    – Это значит, что он возбужден и очень опасен.

    Любовь Григорьевна прижала папку к груди и пискнула:

    – Как это?!

    – Ну, в смысле – Амур проковырял дырку в его сердце.

    – И что теперь?

    – Теперь рана его кровоточит.

    Любовь Григорьевна икнула.

    – И это все сделала я?! – спросила она.

    – Ну не я же, теперь вы, как порядочная женщина, просто обязаны выйти за него замуж.

    – Я вот тоже так думаю!

    Теперь икнула я: Любовь Григорьевна все схватывает просто на лету.

    Я была рада, что у директрисы все наладилось и я могу пока отвлечься от ее душевных терзаний. Мне было просто не до этого, мозги пухли, голова трещала, а мысли предательски разбегались по углам. Тут еще работы мне навалили столько, что хоть больничный бери, поэтому, как только Любовь Григорьевна отправилась по своим делам, я застучала пальцами по клавиатуре, время от времени отвечая на телефонные звонки.

    Валентин Петрович попросил принести ему кофе. Накидав все, что нужно, в кружку и залив это кипятком, я отправилась в кабинет своего шефа.

    – Спасибо, Аня, – сказал Селезнев, делая осторожный глоток.

    – Как провели выходные? – нахально спросила я.

    Хотя почему нахально, наоборот: я чуткая и внимательная секретарша, мне не безразлична повседневная жизнь шефа!

    – Неплохо, – листая бумаги, ответил Валентин Петрович, – ездил на дачу, погода замечательная, так что просто надышался свежим воздухом.

    – Это хорошо, когда есть где подышать, – поддержала я разговор.

    – У меня дача не так давно, купил всего пару лет назад, думал, будет у меня газончик и никаких тебе помидоров, а вышло все наоборот.

    – Что, вся дача в помидорах?

    – Нет, – усмехнулся Селезнев, – просто потянуло к земле, и теперь я с удовольствием сажаю, поливаю и окучиваю, вот, посмотри…

    Валентин Петрович протянул мне руки, и я увидела почерневшие ладони.

    – Картошку вчера копал! Кому рассказать – не поверят… Мой первый урожай картошки! Приятно пожинать результаты своего труда.

    – Ну почему не поверят, каждый человек имеет право на свое хобби, у меня подружка Альжбетка в ночном клубе работает, так она, представляете, накладные ногти коллекционирует.

    Валентин Петрович улыбнулся и сказал:

    – До этого я пока не дошел. А на тебя тут, кстати, жаловались.

    Да не может быть!!! Это кому я тут не нравлюсь?!

    – Кто? – поинтересовалась я.

    – Семенов Борис Александрович.

    Ах ты, скрипучая раскладушка, ах ты, потаскун болотный, ах ты, краснопопая обезьяна, ах ты, подмышка енота на субботнике, ах ты, налет на зубной эмали, ах ты, облезлый ноготь и пожелтевшая пятка!!!

    – И что же не нравится этому прекрасному человеку? – спросила я, сжимая зубы.

    – Он говорит, что ты постоянно оскорбляешь его и вообще грубо с ним разговариваешь.

    – И вы ему поверили?

    – Если честно, то да, но разбираться в этом у меня нет никакого желания, так что просто попрошу тебя быть более сдержанной.

    – Что, и плеваться в него нельзя, проходя мимо?

    Селезнев посмотрел на меня укоризненно и вновь углубился в бумаги.