Теперь слева послышался какой-то топот, и Платонов скосил глаза в ту сторону. Мужчина в белом халате, две женщины в таких же одеяниях, мужчина в темном костюме и в галстуке молча смотрели на него.
«Что происходит?» - подумал Палыч.
Он с трудом поднял руку, и тотчас же одна из женщин выступила вперед и протянула ему ручку и блокнот. Владимир Павлович удивленно взглянул на нее и попробовал писать. Получалось отвратительно, руки не слушались, и от каждого движения рукой или любой другой частью тела болело горло.
Однако человек в белом халате взял у медсестры бумажку с каракулями и легко прочитал:
«Где я?»
Видно, такое чтение было ему не впервой.
Вы в госпитале, а я - начальник его - полковник медицинской службы Загода, уважаемый Владимир Павлович, - продолжил он.
«С каких это пор полковники зовут меня „уважаемый'? - подумал Платонов. - Надеюсь, я ничего не натворил.» Он опять потянулся к бумаге, и медсестра тут же оказалась под рукой.
«Что со мной?» - написал он дрожащей рукой.
У вас, дорогой Владимир Павлович, от удара повреждена трахея, - полковник улыбался, словно то, что он говорил, было замечательной новостью, - но, слава Богу, не сильно. Постарайтесь не разговаривать еще дня два-три, пишите нам записки. «Давно я здесь? Я ничего не помню...»
Пятый, - одна из медсестер хотела что-то сказать, но Загода властным движением остановил ее, - нет, шестой день. У вас был шок, почти кома, поэтому естественно, что вы ничего не помните.
«А почему вы все улыбаетесь?»
Радуемся, - полковник оглянулся по сторонам, словно ища поддержки от своего окружения, - что вы пришли в себя.
«Я ничего не помню.» - Платонов писать не стал, а просто дважды подчеркнул написанную раньше фразу.
Мужчина в черном костюме и в галстуке отделился от двери, которую подпирал во время этого монолога-диалога, и выступил вперед:
Позвольте мне, уважаемый и дорогой Владимир Павлович, - начал он как по писаному, потом все-таки достал это «писаное» и уткнулся в него, - выразить вам признательность и благодарность от всех настоящих патриотов России, а также от нашего правительства.
Платонов с тоской смотрел на человека в костюме, все-таки он явно что-то сделал, пока был в невменяемом состоянии, но вот что? Почему-то слова, которые беспрерывно извергал человек, ничего не проясняли.
И позвольте мне от имени, так сказать, и по поручению, - человек даже сложил какое- то подобие улыбки на лице, - вручить вам, уважаемый Владимир Павлович, орден Мужества.
Он почти строевым шагом подошел к кровати Платонова и нацепил почему-то на пододеяльник небольшой серебряный крест на голубой ленте. Вся компания заулыбалась еще шире, хотя, казалось, шире уже невозможно.
Владимир Павлович потрогал крест рукой, опять потянулся к ручке и бумаге.
«Объясните мне все-таки, что я такого сделал?»
Он беспомощно улыбнулся и попробовал понять, на чем собственно кончился его мир, но вспомнил только, как вез Плюща в больницу. Может быть, вся эта чехарда связана с ним?
«Виктор жив?» - написал он.
Какой Виктор? - недоуменно и даже с некоторой долей брезгливости спросил полковник. - Кого вы имеете в виду?
«Виктор Плющ, - нацарапал Платонов, - он попал в аварию возле моего дома. Больше я не помню ничего.»
Загода вслух прочитал это послание и посмотрел на человека в гражданском. Тот упорно смотрел в окно, и полковник кивнул одной из медсестер. Та немедленно вышла.
Полковник опять посмотрел на человека в гражданском, но тот, видимо, без писаного не мог вымолвить ни слова, поэтому отдуваться пришлось Загоде.
Ваш подвиг, Владимир Павлович, - торжественно сказал он, - не связан ни с каким Виктором Плющом, хотя и в этом, в этой трогательной заботе о своем знакомом, проявляется величие вашей души.
Платонов чуть не плакал, только совсем не от умиления (про величие своей души он знал лучше любого полковника), а с досады. Кто-нибудь скажет ему, в конце концов, что происходит?
Вы спасли для нашего государства то, что сегодня ему было необходимо, - словно услышав наконец его мысли, радостно сообщил полковник.
При этом он с ненавистью смотрел на человека в гражданском, перестав обращать внимание на Платонова.
«Спас? - подумал Владимир Павлович. - Я что, открыл шкатулку?»
Вернулась медсестра и что-то прошептала на ухо полковнику. Он опять заулыбался и сообщил:
Ваш приятель по фамилии Козорезов, а не Плющ, дорогой Владимир Павлович, находится в полной безопасности. Мы даже взяли над ним шефство.
Медсестра хотела что-то возразить, но Загода жестом прервал ее.
А теперь мы уходим, чтобы больше вас сегодня не беспокоить, потому что вам надо отдохнуть. Мы вас поздравляем с прошедшим Новым годом и надеемся, что Рождество будем праздновать гораздо веселее. Леонид, - он показал на человека в ботинках с рифленой подошвой, - останется здесь в палате и будет следить, чтобы вас никто не беспокоил.
Владимир Павлович начал быстро царапать на листе бумаги, но все, что должно произойти, видимо, уже произошло и дальнейшее никого не интересовало. Процессия удалилась в дверь, Леонид занял свое место, а его ботинки - свое.
Платонов посмотрел вслед процессии, потом на своего цербера. Тот, как оказалось, был аккуратистом, на табуретке, чтобы не запачкать ее, была постелена газетка. Владимир Павлович постучал рукой по спинке кровати, привлекая внимание Леонида.
Он поднял голову, и Платонов протянул ему только что нацарапанную записку. Цербер прочел ее и задумался. Видимо, никаких инструкций у него на эту тему не было и ничего в самой просьбе не показалось ему незаконным. Он встал, снял с табуретки газету и протянул Владимиру Павловичу.
На первой же странице Платонов увидел свое лицо и прочел огромный заголовок: «Последняя сенсация года. Тигр вступился за страну. Скромный цирковой гардеробщик находит документы, подтверждающие добровольное присоединение Чечни к России. Ночная перестрелка в цирке.»
И Владимир Павлович вспомнил все, до момента смерти тигра.
Глава 43
Три последующих дня были, возможно, одними из лучших в жизни Платонова. И не потому, что к нему постоянно шли посетители и говорили красивые слова. И не потому, что приходилось отбиваться от корреспондентов газет и тележурналистов. И даже не потому, что дважды приходила Анастасия и сидела у него по часу.
Счастье было в том, что он мог молчать официально и никого не обижая. Когда-то лет тридцать назад Платонов, до этого почти всю сознательную жизнь носивший бороду, по просьбе Наташи сбрил ее. Каково же было изумление Владимира Павловича, когда все перестали узнавать его на улице.
Он просто оказался в ситуации свободного выбора круга своего общения. Вот тот старый знакомый смертельно надоел своей болтовней, поэтому можно пройти мимо, с ним не здороваясь. А этот - просто отвратительный тип, от которого, правда, в торговле Платонова довольно много зависит, и поэтому Владимир Павлович вынужден с ним раскланиваться. А сейчас можно пройти с независимым видом.
Лафа продолжалась недолго - примерно через неделю все привыкли к такому Платонову, и надо было опять общаться уже не по выбору, а по обязанности.
Примерно то же самое происходило с ним и сейчас, с той только разницей, что он теперь был еще и больным человеком, покой которого был призван охранять не только огромный Леонид, но и такой же Шурик. Кроме того, Владимир Павлович ныне занимал не очень ясное ему место в совсем непонятной
