перхоть, как я? Теперь она будет надо мной потешаться. Да и это ладно, только вот выгонит, и больше не смогу с нею видеться.»
Он хотел было встать и уйти, не прощаясь, но положение спас телефон - зазвонил ее мобильный. Анастасия коротко переговорила, изменилась в лице, потом дала отбой и, положив ладонь на руку Владимира Павловича, сказала:
Извините, я должна срочно уехать. У подруги заболел сын, а на то лекарство, которое ему помогает, у нее самой - жестокая аллергия. - Она как-то беспомощно пожала плечами: - Надо выручать.
Не говоря больше ни слова друг другу и старательно делая вид, что ничего не произошло (и тем самым еще больше подчеркивая важность случившегося), они кивнули друг другу на прощание (Настя вручила ему тарелку с едой) и разбежались каждый в свою сторону.
Платонов захлопнул за собой дверь, поставил тарелку на столик в прихожей и бросился к книжным полкам. «Тютчев, Тютчев. Как же ты так, Федор Иванович, осудил старческую любовь? Сам был грешен, лучшие свои стихи посвятил Елене Прекрасной, а только чем твои сорок семь, когда ты с нею встретился, хуже, чем мои шестьдесят три? Не говорю уже про твои шестьдесят один, когда она умерла.»
Он нашел небольшой томик и начал, не садясь, прямо у книжных полок, лихорадочно листать.
«По времени должно быть написано в конце жизни, вряд ли он стал бы говорить о старческой любви в молодые годы. По выразительности строчек - явный финал стиха. Где же ты? Ага, вот.»
Спаси тогда нас, добрый гений, От малодушных укоризн, От клеветы, от озлоблений На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости На обновляющийся мир, Где новые садятся гости За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья, Что нас поток уж не несет И что другие есть призванья, Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор, —
И старческой любви позорней Сварливый старческий задор.
Платонов сделал два шага и без сил опустился в кресло. «Ля-ля-ля, - пело у него в душе, - а Федор Иванович совсем и не против любви, он просто таким образом отдубасил старых придурков, которым все неймется и они, ничего не понимая, лезут вперед».
Он сидел, листал томик в поисках еще какого-то стиха или строчек, которые могли бы подтвердить его откровение. Он чувствовал Тютчева своим союзником и совершенно позабыл о том, что сегодня с утра погибла его знакомая, что какой-то авантюрист выдает себя за его сына, что его, Владимира Павловича Платонова, сегодня побили.
А может, именно так и надо жить?
Глава 14
Он проснулся среди ночи, встал и помчался в коридор. Почему-то ему приснилось, что он разбил
Пирожки, даже холодные, оказались очень вкусными, и Платонов, несмотря на возможные проблемы с желудком, съел еще два. После этого захотелось пить, он налил стакан кефира, и спать расхотелось совсем.
Часы показывали без четверти три. Владимир Павлович сел в свое любимое кресло, вытянул ноги на стул, автоматически включил телевизор, автоматически же убрал звук. Показывали какой-то старый, возможно, еще довоенный фильм. Платонов не помнил его названия, но точно знал, что он «про шпионов».
Свет луны через неплотно закрытую занавеску попадал ему прямо в глаза и, несмотря на небольшую яркость, слепил его. Пришлось встать, подойти к окну. Он глянул сквозь стекло - в башне напротив занавеска тоже была приоткрыта, и возле окна сидел человек, которого Платонов никогда раньше не видел. Он, похоже, спал, а рядом с ним виднелся какой-то странный аппарат, дуло которого с утолщением на конце было направлено в сторону окон Владимира Павловича.
В комнате было прохладно, и эта прохлада действовала отрезвляюще. Платонов поправил занавеску, сел в кресло, поглубже запахнув теплый халат, и взглянул на экран. Герой фильма разоблачал свою подругу, которая оказалась агентом какой-то вражеской разведки.
«Что за странная манера показывать по ночам всякую чушь?» Он пощелкал кнопками, но остальные программы вообще не работали. Пришлось вернуться к тому, с чего начал. С подругой к этому времени было покончено, и теперь герой принялся за своих родителей.
«Что за предмет был у человека в мастерской? Что вообще вокруг меня происходит?»
Отец и мать тоже оказались агентами, причем разведки были разными и конкурирующими между собой.
«Я иду к женщине, чтобы получить важный документ, и она погибает прямо перед моим приходом, через несколько часов после моего звонка к ней».
Герой по странной прихоти авторов фильма обратился не в органы, а к начальнику цеха своего завода. Тот отправил его к директору, который, как выяснилось к концу фильма, как раз и возглавлял всю вражескую сеть.
«Затем появляется странный человек, выдающий себя за моего сына. Что ему нужно от меня? Он так и не сказал. Даже если бы он действительно был моим сыном, что-то он должен был мне сказать. „'Папа, приезжай к нам, посмотри на внучку''. Или: „'Помоги устроить внука в Москве''. Или просто - „'Давай мы к тебе приедем.'' Да еще выясняется, что он - мент».
На экране только доблестный секретарь парткома оказался «нашим» и не сдал его врагам, а помог обезвредить агентурную сеть.
«И зачем меня били? Именно меня они дожидались. Сделали свою работу и ушли. Как будто хотели показать мне, насколько я беззащитен, и они могут легко сделать со мной все что хотят. А кто это - они?»
Друг героя, с которым они вместе прошли через весь фильм и победили всех гадов, в последний момент в кабинете секретаря парткома, поздравляющего их с успешной поимкой врагов, вдруг достает пистолет и требует, чтобы ему отдали секретный план изготовления нового бомбардировщика.
«И что это все-таки за хреновина, которая направлена на меня из мастерской художника? Или я сошел с ума? Но столько совпадений не бывает.»
Доблестный герой, получив при этом легкую рану в плечо, выбивает оружие из рук своего друга-врага, а доблестный секретарь парткома набрасывается на шпиона и связывает его пионерским галстуком.
Платонов подошел к окну, осторожно, как в только что показанном фильме, отодвинул край занавески и посмотрел на окна напротив.
С художником, который там работал, они лично знакомы не были, только раскланивались из своих башен. Владимир Павлович иногда смотрел, как тот рисует или пишет маслом, один раз он даже видел обнаженную натурщицу, точнее, ее спину и плечи, потому что сразу задернул занавеску и не стал смотреть дальше. И вот теперь там второй раз появляется неизвестный человек, и сегодня у него в руках предмет, который похож на микрофон. Честно, эта штука напомнила аппарат, с помощью которого в кино прослушивают чужую жизнь на дальнем расстоянии.
На экране все закончилось, и герой с дочерью секретаря парткома, которая неизвестно откуда взялась, но честно дождалась его выхода из больницы, шли, взявшись за руки, навстречу рассвету.
А у художника занавески оказались плотно задернутыми и ни человека, ни предмета видно не было.
Паранойя?
Владимир Павлович всегда считал, и был при этом, наверное, стихийным диалектическим
