Евреи, попавшие в число городовых мещан, более-менее соответствовали бы традиционному русскому мещанскому сословию, к которому и так уже было формально приписано большинство евреев. Численность этих людей в каждом городе, по замыслу реформатора, строго ограничивалась, причем одной половине евреев из городовых мещан полагалось заниматься ремеслами, а другой – мелкой торговлей местного масштаба, а также на ярмарках и в других городах. Официально их приписывали к ремесленным цехам, но им, как и евреям-купцам, запрещалось участвовать в судебных и гражданских выборных органах.
Предлагая узаконить существование особого сословия еврейских сельских мещан, Державин отступал от норм российского права. Правда, он отметил, что раньше евреи незаконно проживали в сельской местности, нарушая постановления Сената, но все же явно признавал, что там они выполняли определенные обязанности, и вознамерился определить их статус. По-прежнему рассматривая евреев как торгово-ремесленное сословие, он ввел важное новшество, предложив разделить их на две группы – городскую и сельскую. Сельские евреи не должны были заниматься своей традиционной эксплуататорской деятельностью, которую Державин так презирал. Он рассчитывал, что вместо этого они станут заводить мастерские и мануфактуры и начнут выпускать полотно, парусину, займутся ткацким и красильным делом, производством веревок и канатов и т. п. Сельским мещанам позволят строить свои мастерские на государственных землях или, если они того пожелают, на помещичьих землях по контракту с владельцами. Эти рекомендации Державина отмечены явным влиянием Ноты Ноткина, но важно было при этом, что их высказывал уважаемый государственный деятель[380].
То же относится и к четвертому сословию, к «поселянам-хозяевам». В концепции этого сословия отразились столетней давности идеи Просвещения о необходимости возвратить евреев к их библейским пастушеским занятиям. По-прежнему не желая разрешать евреям покупать землю, Державин думал создать из них сословие зажиточных земельных арендаторов. Для вступления в него необходимо было располагать суммой не меньше пятидесяти рублей (на приобретение сельскохозяйственного инвентаря) и четырьмя работниками либо из членов семьи, либо наемными. Землю они должны были нанимать на контрактной основе у помещиков, обязанных присматривать за своими еврейскими съемщиками и направлять их деятельность – очевидно, дабы приучать их к усердию и для предотвращения всяких сомнительных экономических предприятий. Некоторые комментаторы предполагали, что осуществление планов Державина привело бы к закрепощению евреев[381]. Эта тенденция прослеживается, например, в требовании о том, чтобы помещик платил за евреев государственные налоги. Но во что бы ни вылились потом эти начинания, у Державина подобных намерений не было. В контракте должны были оговариваться взаимные обязательства еврея и помещика на определенный срок (правда, длительный – не менее десяти лет). Евреев следовало считать свободными людьми, а не крепостными, и сохранять за ними право переселиться на другое место по истечении срока действия контракта. Но все же в применении этих правил к евреям на юге проявилась бы некоторая двусмысленность, так как многие из обязанностей еврейского поселянина-хозяина явно определялись условиями Белоруссии. Так, в Новороссии, вероятно, не хватило бы помещиков-христиан, чтобы предоставить евреям крупные земельные наделы внаем, и еще меньше было городов, в которые мог бы направляться приток мещан. Эти детали наводят на мысль, что еврейские переселенцы могли бы все-таки приобретать собственную землю, но Державин так и не прояснил, каков будет их статус и к какой именно категории они будут принадлежать[382].
Едва ли план Державина, по которому тысячи евреев должны были осесть по берегам Черного моря и превратиться в фермеров или фабричных рабочих, мог бы когда-нибудь осуществиться. Об этом говорят неудачи более поздних экспериментов с переселениями, тем более что власти обычно не хотели или не могли выделить обещанные средства на выполнение этих замыслов. Но все же грандиозное «Мнение» Державина сыграло важную роль как источник информации, пусть и неточной, для реформаторов последующих правлений. Державин первым выразил мысль о том, что евреев можно переделать в сельских хозяев или в фабричных рабочих. Тем самым его «Мнение» послужило катализатором важной попытки преобразований при Александре I.
Реформаторские идеи Державина затрагивали большинство граней политической, социальной, экономической жизни евреев, но, в русле рекомендаций Франка, он придерживался того принципа, что никакие фундаментальные изменения невозможны до тех пор, пока евреи не будут «нравственно образованы». А без этой трансформации все сложные гражданские и экономические реформы окажутся бесполезными. Поэтому самой важной частью «Мнения» – по крайней мере, в демагогическом смысле – была статья десятая, «О нравственном образовании евреев и просвещении». Как было отмечено выше, она представляла собой бесхитростное повторение принципов Мендельсона в передаче доктора Франка. И все же рассмотреть эту статью необходимо, потому что и ее идейная направленность, и многие конкретные предложения перешли прямо из «Мнения» в «Положение» 1804 г.
Излагая письмо Франка, Державин обратился к примеру Мендельсона и постарался объяснить, в чем значение его труда для России, приводя Пруссию как пример страны, где «реформа нравственности» уже произошла. Державин был склонен разрешить еврейской молодежи, от которой зависело все будущее реформ, до двенадцатилетнего возраста обучаться в хедерах. Здесь следовало преподавать на «чистом еврейском языке» основы иудейской религии, «удаляя елико возможно вредные толки». После этого евреи должны были переходить в средние школы и там учиться русскому, немецкому и польскому языку, чтению, письму, арифметике «и другим умениям, каких требует их положение». Это было необходимо для их будущих деловых успехов, так как Державин требовал, чтобы в дальнейшем все сделки между евреями и христианами заключались на одном из этих трех языков. Тем, кто мог предъявить существенные доказательства своей нравственной просвещенности, предлагались разные вознаграждения, вроде освобождения от налога на свадьбу или денежных поощрений. Через десять лет образцово честного поведения они получали бы право заниматься ремеслами или коммерцией за предела ми зоны разрешенного проживания (которую Державин хотел бы неофициально все-таки соблюдать) и даже занимать низшие ступени в местном управлении – служить почтальонами, фельдшерами, охраной на таможне и т. п. Несмотря на то, что он обычно следовал примеру Австрии или Пруссии, Державин никогда не рассматривал возможности брать евреев в армию – он считал, что, за редким исключением, история доказывает их трусость и что в субботу даже угроза поражения не заставит их идти в бой. Но он предполагал использовать их на нестроевой службе, в роли медицинского персонала, музыкантов. Наконец, для немногих евреев выдающихся заслуг и одаренности Державин предполагал сделать доступным – с особого разрешения императора – обучение в университете.
Поскольку Державин не слишком верил в скорый приход нового просвещенного поколения евреев, то неудивительно, что вдвойне сомневался он в старом, морально возродить которое было бы уж совсем нелегко. Для этого он планировал создать еврейское издательство, которое под бдительным надзором властей и цензуры выпускало бы в свет книги высоконравственного и религиозного содержания. Вся его духовная и интеллектуальная деятельность велась бы под руководством просвещенных евреев и осведомленных в проблеме христиан. Однако, при всем своем реформаторском пыле, Державин никогда не предполагал отменить или ослабить строгий надзор над ними.
В отличие от Фризеля или последователей Мендельсона, он видел цель реформы в сегрегации, а не в интеграции евреев в русское общество. Этому должна была способствовать не только разная вера, но и физическое отделение евреев от христиан посредством массовых переселений. С точки зрения Державина, окончательное нравственное усовершенствование евреев было недостижимо. Если школа Мендельсона утверждала, что еврею, как и любому человеку, присуще внутреннее стремление к совершенству, то Державин обладал достаточно сильным религиозным пессимизмом, чтобы держаться противоположного взгляда. Согласно этому взгляду, в лучшем случае можно было рассчитывать на то, что евреи, очистившись от фанатизма и ненависти к христианам, смогут сделаться «полезными» для государства. «А Павлу Первому предоставится в род и род незабвенная слава, что он первый из монархов российских исполнил сию великую заповедь: “Любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас”»[383] .
Все историки русского еврейства согласны в том, что доклады Фризеля и Державина оказали важнейшее влияние на дальнейшие судьбы евреев в империи. Однако в оценках характера этого влияния такого единства уже обнаружить нельзя[384]. Удивляться этим научным разногласиям на следует: на редкость трудно точно определить место, которое занимают взгляды Фризеля
