еврейства.
Единственным соперником С. М. Дубнова как ведущего историка русского еврейства был Ю.И.Гессен, чья «История еврейского народа в России» (Л., 1925—1927) стала последним комплексным исследованием царского законодательства о евреях. Особенно сильной стороной Дубнова было его знакомство с традиционной еврейской культурой и внутренними пружинами еврейского общества, основанное на прекрасном владении источниками на древнееврейском языке и идиш. Гессен был первым еврейским историком, получившим доступ в государственные архивы. Вследствие этого он смог опереться на более прочный фундамент источников, а его интерпретация политики русских властей в еврейском вопросе оказалась более продуманной и взвешенной. По мнению Гессена, создателями русского законодательства двигало ошибочное мнение о том, что евреи своей экономической («эксплуататорской») деятельностью создавали серьезную угрозу хозяйству населения России, главным образом, крестьянства. Эту научную проблему затрагивал еще Н.Н.Голицын в своем труде «Русское законодательство о евреях». Разница между двумя интерпретациями состояла в том, что Голицын действительно искренне считал евреев виновниками инкриминируемого им разорения крестьянства. Гессен же утверждал, что русские власти раз за разом делали из евреев единственных виновников всех бед крестьянства, оставляя в стороне бесспорную роль в его обнищании дворян-землевладельцев, как и общие пороки феодальной экономики. Эти неверные исходные положения оказались закрепленными в законодательстве. В результате в России неоднократно предпринимались неподготовленные и поэтому обреченные на провал попытки изменить сам характер жизни евреев. Гессен не отрицал необходимости внутренних реформ в еврейской общине. В особенности в работе, изданной в уже в советское время, он подчеркивал тиранию олигархии кагала в отношении еврейских масс. В некоторых аспектах это была первая попытка рассмотреть историю еврейства сквозь призму классовой борьбы, хотя Гессен критиковал кагальное руководство не столько за экономическую эксплуатацию своих единоверцев, сколько за сопротивление культурному обновлению народа.
Позднее некоторые советские историки дали более явную марксистскую интерпретацию истории русских евреев, но этот подход едва набирал силу, когда культурные чистки, вторая мировая война, Холокост, антисемитизм последних лет сталинского правления практически уничтожили науку о российских евреях в СССР. В результате труды этого направления в исторической науке – работы С.М.Дубнова, И.Г.Оршанского, Ю.И.Гессена – превратились в канон и застыли во времени.
За пределами СССР, в Израиле и Соединенных Штатах их работу продолжали немногочисленные еврейские ученые – эмигранты из Восточной Европы, такие как Шауль Гинзбург, Шмуэль Эттингер, Ицхак Маор, Элиаху Чериковер. В США выходили некоторые работы, содержавшие попытку более широкой интерпретации проблемы (Greenberg L. The Jews in Russia. New Haven, 1944—1951; Baron S.W. The Russian Jew under Tsars and Soviets. N.Y. – L., 2nd ed., 1976), но их недостатком являлась узость источниковой базы, а также следование устаревшим концепциям. Ценность книг И.Левитаца (Levitats I. The Jewish Community in Russia, 1772—1844. New York, 1943 и The Jewish Community in Russia, 1844—1917. Jerusalem, 1981) заключается, в первую очередь, в их фактографии и в меньшей степени – в аналитической глубине.
70–80-е гг. XX столетия, когда на Западе выросло послевоенное поколение историков, стали золотым веком изучения Российской империи. Этот ренессанс, наконец, коснулся и историографии русского еврейства. Он начался с публикацией двух исследований по истории Бунда, принадлежащих перу Э.Мендельсона (Mendelsohn E. Class Struggle in the Pale. Cambridge, 1970) и Х.Тобиаса (Tobias H. The Jewish Bund in Russia. Stanford, 1972), которые можно относить как к теме истории русской революции, так и к истории еврейства. Настоящим поворотным моментом стал выход в свет в 1971 г. небольшой статьи Х.Роггера (Rogger H. The Jewish Policy of Late Tsarism: A Reappraisal//The Wiener Library Bulletin. 1971. Vol.XXV. No. 1-2. P. 42—51). Роггер подверг сомнению большинство устоявшихся взглядов на мотивы имперской политики в отношении евреев и дал толчок процессу пересмотра стереотипов в изучении русского еврейства.
Это новое направление отражено в работах американских ученых М.Аронсона (Aronson M. Troubled Waters. Pittsburgh, 1990), А.Орбаха (Orbach A. New Voices of Russian Jewry. Leiden, 1980), А.Шпрингера (Springer A. Derzhavin's Reform Project of 1800 // Canadian American Slavic Studies. 1976. Vol.X. No.1. P. 1— 24), М.Станиславского (Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews. Philadelphia, 1983), С.Ципперштейна (Zipperstein S. The Jews of Odessa. Stanford, 1985). Немецкие ученые в лице М.Реста (Rest M. Die russische Judengesetzgebung von der ersten polnischen Teilung bis zum «Polozenie dlia Evreev» [1804]. Wiesbaden, 1975) и Х. – Д.Леве (Lowe H. – D. The Tsars and the Jews. Chur, 1993) работали в рамках тех же концепций. Более узкая область изучения российской политики в отношении евреев получила развитие в монографии Дж.Френкеля (Frank el J. Prophecy and Politics. Cambridge, 1981), в работах Э.Ледерхендлера (Lederhendler E. The Road to Modem Jewish Politics. Oxford, 1989) и Э.Хаберера (Haberer E. Jews and Revolution in Nineteenth- Century Russia. Cambridge, 1995). Еще внушительнее оказался поток научных исследований и публикаций по истории польского еврейства. Это явление можно проследить по двум специальным ежегодникам: Gal- Ed:
On the History of Jews in Poland. Tel Aviv, 1973 и Polin: A Journal of Polish-Jewish Studies. Oxford-L., 1986. В постсоветское время появились интересные, основанные на новых архивных разысканиях, труды Е.К.Анищенко и Д.З.Фельдмана (Анищенко Е.К. Черта оседлости. Минск, 1998; Фельдман Д. Московское изгнание евреев 1790 года // ВЕУМ. 1996. T.I. No. 11. С. 170—195).
Цель настоящего исследования – рассказать о том, как Россия приобрела значительное еврейское население в конце XVIII – начале XIX вв. и как управляла им. Обращаясь к истории русско-еврейских отношений, я ставлю три важные проблемы: что означал для русских «еврейский вопрос»? Как в России осознавали его существование? Как собирались его решать?
Открытие архивов позволило с большей полнотой, чем прежде, выявить роль еврейской стороны в становлении и развитии русско-еврейских отношений. В прошлом на еврейские общины в России смотрели как на инертную массу, безропотно претерпевающую все эксперименты имперского социального строительства. Считалось, что политическая активность евреев ограничивалась усилиями нескольких лиц, самостоятельно взявших на себя выражение общих интересов, или общинных представителей – штадланов, которые действовали, сообразуясь с конкретными условиями. Это соответствовало традиционному представлению о еврейской политической пассивности в диаспоре. В своей книге Д.Бяли (Biale D. Power and Powerlessness in Jewish History. N.Y., 1986) оспаривает этот стереотип, привлекая примеры из опыта польского еврейства. Я в своей работе стараюсь взглянуть с этой точки зрения на русское еврейство.
В настоящей книге присутствует также одна важная тема, сопутствующая основной. В рассматриваемый период русская юдофобия преобразилась из простого, примитивного религиозного предрассудка, гласившего, что евреи – богоубийцы и «враги Христа», в комплекс более изощренных современных мифов, основанных на мнении, будто евреи – религиозные фанатики и эксплуататоры русских крестьян. К концу XIX в. эти стержневые мифы дополнились легендами о мировом еврейском заговоре, направленном против самих основ христианской цивилизации и власти. России предстояло внести собственный вклад в развитие этих мифов в виде «Книги кагала» Я.Брафмана (Вильна, 1869; 3-е изд.: СПб., 1882—1888) и «Протоколов сионских мудрецов».
Отправным пунктом эволюции этих мифов были концепции, пришедшие в Россию с Запада. В статье М.Раева говорится, что «потребуется большая работа, прежде чем мы сможем с уверенностью восстановить и оценить тот процесс, посредством которого западные нормы, ценности, идеи и обычаи переносились в Россию начиная с XVIII в.» (Raeff M. Seventeenth-Century Europe in Eighteenth-Century Russia? // Slavic Review. 1982. Vol.XLI. No.4. P.619). Моя книга и является вкладом в эту текущую работу. Она послужит также напоминанием (если оно требуется) о том, что западные заимствования в русской культуре могли иметь и темную, зловещую сторону. Таким образом, я прослеживаю, как эти новые, пришедшие извне подходы пережили период первоначального вызревания, и выделяю те элементы, которые стали неотъемлемой частью русской юдофобии, в том виде, в котором она существовала в XIX в. и позднее.
Подготовка русского издания этой книги дала мне редкую возможность переработать и дополнить ее текст. Благодаря этому я смог включить в работу значительный объем нового исследовательского материала, основанного на моих недавних архивных разысканиях. Кроме того, я использовал новые труды коллег, появившиеся с наступлением теперешнего подъема в изучении европейского еврейства нового времени.
При создании этой работы я прибегал к услугам многих библиотек – это университетские библиотеки
