меня явно стукнула камнем от всей души.

Я помотал гудящей головой. Что они собираются с нами сделать? Чего они преследуют нас, как призраки прошедшего Рождества?

— Я думаю, они обратят нас в рабов, — серьезно произнес тот же тринадцатилетний. — Так всегда делали на войне. Мы это по истории проходили.

Сзади послышался еще один голос:

— Или нас захватили, чтобы съесть.

— Заткнись! — огрызнулся я. — Пугать самих себя — это не поможет.

— Он отлично справляется, — сказал Штанина. — Меня он напугал. Черт побери, Ник, ты помнишь, что родители творили с детьми полгода назад?

— А как же. Только знаешь… Взрослые переменились, вот так — вдруг. — Я щелкнул пальцами. — Может, и теперь Креозоты тоже меняются. Посмотри на факты. Нас взяли живыми. Нам оставили еду и питье. Так что надо сидеть тихо и не горячиться. Может, Креозоты выздоравливают и сумасшествие у них было временным.

— Ага, а Санта-Клаус приезжает по печной трубе, — хмыкнул Штанина.

Я посмотрел в сторону, откуда слышался его голос. Я уже мог разглядеть во мраке золотистое сияние его штанов. Вокруг меня виднелись силуэты еще шести человек, сидящих или лежащих на мешках, — кроме одного, который лежал в углу.

— А чем этот пацан не заслужил матраца? — спросил я. Штанина понизил голос:

— Тем, что этого беднягу они стукнули слишком сильно. Мы замолкли, прислушиваясь к покачиванию лодки, идущей вниз по течению. Голова от каждого движения начинала раскалываться. Над головой послышался звук шагов по палубе.

«Что ж. Ник, — подумал я. — Папа с мамой пришли забрать тебя домой. Или в ад. В общем, куда- нибудь».

Я заснул. Когда я проснулся, покачивание прекратилось, но ощущение движения осталось. Чем дольше я лежал, просто ощущая, как мы движемся, тем больше убеждался, что мы ушли с реки и движемся по стоячей воде — может быть, по каналу. Мотора не было слышно, и я мог только предположить, что Креозоты тянут нас бечевой. Я представил себе, как идет по каждому берегу группа по дюжине Креозотов и тянет баржу навстречу ее судьбе.

— Сколько времени прошло. Штанина?

— По моим «касио»… Они всегда шли точно… Девяносто часов и шесть минут.

— Господи, они тянут это корыто уже почти четыре дня! Эскдейл уже был далеко, очень далеко. Я потер лицо рукой, снова ощутив под пальцами струпья. Что сталось с Сарой? Наверное, она думает, что мой труп гниет где-то в кустах.

— Голоден?

— Как волк.

— Тогда что будем? — Штанина поднял мешок. — Яблоки или картошку?

— Достань еще яблоко.

— Может, они хотят уморить нас голодом, — раздался голос из темноты.

— Заткнись. — Я вгрызся в яблоко. Оно было кислым до слез. — Мы же пока живы?

Пока мы ели, раздался какой-то скрежет. Над головами открылся люк. В трюм ворвалось солнце, заставив всех нас крепко зажмуриться.

Когда наконец я смог открыть глаза, то глянул вверх. На нас глядели силуэты голов.

— Вот оно… — шепнул кто-то. — Молитесь, ребята.

— Ты… — Это был голос старика. — Сюда. Один из Креозотов опустил веревку.

— Ты. Наверх.

Штанина потянулся к веревке.

— Нет. Нет… Ты!

Старик глядел на меня. И вдруг мне до боли захотелось остаться в этой провонявшей мочой металлической коробке.

Чувствуя себя агнцем сами знаете каким, я полез вверх. Почти минуту я не мог сориентироваться, когда добрался до палубы. Было морозное утро с лазерно-яркими лучами солнца среди деревьев. Я увидел, что мы на длинной барже, привязанной к берегу канала. А вокруг стояли Креозота, глазея на меня. Я быстро оглядел их лица, все покрытые грязью. Папа сидел на груде брезента в позе бесстыжей обезьяны. И смотрел на меня так, будто я только что свалился из космоса.

— Ты! Ты!

Я резко обернулся. Это была мама. Она смотрела на меня в упор, и голова у нее дергалась. У нее отросли длинные спутанные волосы.

— Чего вам от меня нужно? Она только смотрела.

— Мам… что вам нужно? Почему вы нас не оставите в покое?

Она разлепила губы:

— Ты. Ты.

— Господи… вы что, больше не можете говорить по-человечески? Что вы с нами делаете? Зачем вы убили Джона?

— Джона!

Это имя что-то для нее значило. По-птичьи поводя головой, она склонила ее набок и посмотрела за мою спину.

Я глянул в ту же сторону. Возле рулевой рубки стоял ряд фигурок.

Я сглотнул слюну. Они были похожи на куклы чревовещателя. Лица высохли и сморщились. Они были одеты, как годовалые дети, но головы какие-то слишком большие. У одного лицо было неуклюже зашито полотняными стежками вроде XXXXXX. От рта до уха.

Впервые за много дней меня обдало жаром, будто яростный пар пустили по жилам.

— Гады сумасшедшие! Что вы натворили?

Креозоты смотрели на меня сияющими и полными ожидания глазами, как дети, ждущие у грота Санта-Клауса. Я орал на них, ругаясь и размахивая руками:

— Что вас заставило такое сделать? Вы совсем не можете думать? Говорить по-человечески не можете? Что с вами стряслось? Это Бог? Да? Когда я с вами говорю, это Бог, или марсиане, или блядский хрен знает кто меня слушает? Да?

Они только глазели.

— Вас что, пришельцы захватили? У вас лица нечеловеческие… вы машины водить разучились… не умываетесь… Что там у вас в головах творится? Вы хоть говорить можете? Можете сказать, что вы делаете?

Я повернулся к отцу, который все так же сидел на корточках, раскрыв губы и показывая щербину в зубах.

— Папа! Кто я? Посмотри мне в лицо… Узнаешь?

Он смотрел на меня, как на диковину.

— Пап, проснись! Ты меня знаешь? «Наш Ник! Он кончит либо миллионером, либо в тюрьме!» Ты Джона помнишь? Любил свои компьютер, любил домашние задания! Дядя Джек — помнишь? Люди его считали полоумным, а он был как тот дурак из Афин, у которого был свои ум? Ты помнишь, он умел играть на гитаре — на самом деле играть… Он же был гений, и никто из вашей породы этого ни хрена понять не мог. Вы над ним посмеивались, как надо мной…

Я вытер с лица что-то мокрое. Решил, что это снова кровь из раны. Это была не кровь.

— Отличная работа, гад ты ползучий! — взвыл я. — Последний раз, когда ты заставил меня плакать, это было в десять лет. Теперь ты снова это сделал. Господи, Иисусе сладчайший и все раны Его… Знаешь что, пап? Я хотел, чтобы это ТЫ умер от рака. А не дядя Джек.

— Не говори так со своим отцом.

Я обернулся и посмотрел на мать. Ее лицо изменилось. В нем была боль.