— Это просто слухи… глупые выдумки.

— Нет, это правда! Эта девочка сказала, что когда мистер Креозот говорит, это не его голос, а голос Бога.

Еще того пуще. Креозоты просто шатались между деревьями, бормоча, как спятившие павианы. И только.

Сара обдумывала более практические вопросы.

— По-настоящему меня беспокоит, что делать, если кто-то заболеет. У нас нет врачебных знаний. Теперь даже аппендицит окажется убийственным.

— Не волнуйся, — ответил я. — Великий мистер Дел-Кофи разрежет тебе живот со скальпелем в одной руке и с учебником в другой. И при этом складывая оду концу цивилизации.

— Мартин сейчас для нас очень ценен. Ник, и ты это не забывай. Вчера вечером он сказал, что учителя сейчас все равно что мертвы и мы должны учить друг друга, или человеческая раса вымрет.

— Вчера вечером? Ты и Дел-Кофи?

— Да, и Ребекка и Дэйв — мы обсуждали, что мы должны делать, чтобы учредить жизнеспособную общину.

— Любопытно.

Она срезала меня взглядом и стала смотреть вперед, рассеянно наматывая локоны на пальцы.

Я смотрел на хвостовые огни маячившего передо мной грузовика, пытаясь понять, что у нее на душе, и зная мучительную правду. Пусть цивилизация погибнет хоть завтра, ревность останется жить.

Мы ехали еще час, объезжая Донкастер по кругу. Все молчали. Еще пару раз колонна останавливалась. Но я не давал себе труда смотреть, кого Дэйв берет в автобус.

— Мы едем на ферму! — пронзительно завопила Вики мне в ухо. — Дэйв везет нас на ферму!

Колонна въехала во двор фермы. Перед амбаром стоял сгоревший трактор. Дэйв велел нам оставаться на местах, пока он осмотрит здание. Через пять минут он вышел и поднял большой палец.

Он вприпрыжку подбежал ко мне:

— Ник, мы по дороге нашли нескольких подростков постарше. Ты все знаешь о грузовиках, так не согласишься ли ты их малость поучить? Нам нужны еще машины и водители.

Мы шли к машине номер 1, и последняя партия вышла оттуда, мигая на солнце.

— Я тебя им представлю. Ник. Вот это…

Когда первый вышел из автобуса, я понял, что Бог есть.

И этот вездесущий Бог твердо решил покарать меня за все совершенные мною в жизни грехи.

— …Таг Слэттер.

— Привет, миленький! — прищурил свои татуировки Слэттер.

Проснувшись на заднем сиденье машины, я увидел под «дворником» записку. На внешней стороне сложенной вдвое бумажки было написано карандашом: Николасу Атену. Я ее прочел, и меня будто в спину лягнули…

— Слэттер! Слэттер! Проснись, гад!

— Отвали, Атен.

— Посмотри сюда! Посмотри, я сказал!

Он вылез из спального мешка, как хмурый медведь. Я потряс запиской у него перед мордой:

— Я тебе это в глотку запихну! Сапогом!

— Если ты сейчас же это не уберешь, я тебе шею на фиг сломаю. — Он взглянул на меня, и его глаза в окружении татуированных птиц сверлили меня сего обычной злобностью. — Я понятия не имею, что за херню ты тут несешь.

— Вот это. Ты мне это сунул под «дворник».

— На хрена мне это надо?

— Чтобы меня достать, вот зачем. Ты что, считаешь меня таким дураком, чтобы я поверил, будто родители меня нашли и оставили записку?

— Я этого не делал.

— Еще как сделал!

— Это мой почерк?

Я хорошо знал дебильный почерк Слэттера.

— Нет… но это не значит…

— Это почерк твоей мамаши?

— Конечно, нет.

Пауза была ошибкой. Он прочел в моих глазах сомнение и со смехом откинулся назад, сплетя руки за головой.

— Это не твой почерк, Слэттер, но ты кого-то нашел, чтобы это написать!

Он не ответил, а просто пялился в потолок кабины. Была у него такая манера — вдруг отключаться, будто люди и весь мир вдруг исчезли.

— Что за проблема?

Это подскочил один из шестнадцатилетних прихвостней Дэйва из воскресной школы.

Скучным деловым голосом Слэттер сказал:

— Отвали на хер.

Пацан отвалил.

— Видел я вчера твою мать, Атен. Я глядел на Слэттера, сжав зубы.

— Она плохо выглядела. — Он с серьезным видом кивнул головой. — Ее трахал осел из зоопарка.

Одна из его проклятых подколок, чтобы вызвать тебя на драку. Я снова потряс запиской:

— Если еще раз так сделаешь, я тебя убью.

В бешенстве уходя прочь, я услышал, как он говорит сам себе:

— Отличный прикол. Но я этой записки не писал.

Я в самом деле хотел убить этого гада-психотика. Но была тут одна крупная проблема. Я верил, что он сказал правду.

Мы выстроились в очередь за завтраком, который варили на улице на каменных очагах. Записка была у меня в кармане, слова из нее — в голове. Возвращайся домой. Для тебя срочное известие. Целуем. Мама и папа.

Идиотская шутка Слэттера. Годы наказаний вбили ему в мозг немножко хитростей. Патологическая жажда бить людей не прошла, но он научился вызывать их на первый удар. Потом, стоя перед полицейским/следователем/судьей, он мог сказать: «Он меня первый ударил».

Но хуже, чем ощущение себя жертвой Слэттера, меня мучило сомнение. А если записка подлинная? Такие записки я видал дома. Возле чайника. Сверху: Николасу. Внутри: Ушла за покупками. Мясной пирог — тебе. Целую, мама.

Или что-нибудь вроде этого. Конечно, почерк другой, но что-то в стиле записки привычное.

— Яичницу и бобы?