пребывает в изумлении. Хорошо названо это восприятие «тайной Царства Небесного»; ибо в познании Того, Кто есть истинное Царство всего, приходим мы через эти тайны всякий раз, когда ум бывает движим ими, по дару силы Божией [915] . 6. «Опьянение» любовью Божией.
К термину «изумление» семантически примыкает термин «опьянение» (rawwayuta) [916] , указывающий на особенно сильное чувство любви к Богу, радости и духовного восторга в состоянии мистического экстаза. Тема «трезвого опьянения» — одна из центральных во всей христианской мистической традиции, начиная с Оригена и Григория Нисского [917] . В сирийской традиции эта тема намечена уже у Ефрема и Иоанна Апамейского; среди писателей VII века она присутствует у Дадишо и Симеона д–Тайбуте [918] . У Исаака Сирина тема духовного опьянения является синтезом всей его системы мистического богословия: при рассмотрении этой темы нам удается увидеть наиболее характерные черты его мистицизма.
В одной из Бесед 2–го тома, говоря о состоянии изумления, начинающемся за пределами молитвы, Исаак пользуется образом вина для описания духовного восторга, который овладевает человеком:
По временам, опять же, молитва частично остается, однако ум уводится от нее на небо, словно пленник, и слезы, словно источники воды, льются и орошают все лицо вопреки воле его. При этом сам человек покоен, безмолвен и внутри себя наполнен изумленным видением. Весьма часто не позволяется ему даже молиться, и поистине это есть то прекращение молитвы, которое выше молитвы: оно заключается в том, что человек пребывает в постоянном изумлении перед всяким созданием Божиим наподобие тех, кто обезумел от вина. Это и есть то вино, которое веселит сердце человека… [919] Блажен, кто вошел этой дверью и испытал это на собственном опыте! Слишком бессильна вся сила чернил, букв и словосочетаний, чтобы выразить наслаждение этой тайной [920] .
Символика опьянения употребляется Исааком чаще всего, когда он говорит о любви к Богу, охватывающей человека. Любовь, согласно Исааку, есть дар, который невозможно приобрести человеческими усилиями. Аскетическое делание, в том числе чтение Писания, способствует достижению любви, однако без дара свыше истинная любовь не может появиться в человеке. О любви нельзя прочитать в книгах: ее можно только вкусить или испить.
Любовь к Богу, — пишет Исаак, — не есть нечто пробуждающееся бессознательно или незаметно; и благодаря одному лишь знанию Писаний не может она пробудиться в человеке; и никто не может полюбить Бога, принудив себя к этому… И даже благодаря закону и заповеди, которые Он Сам дает относительно любви, невозможно нам возлюбить Бога, ибо от закона происходит страх, а не любовь. Ибо пока не получит человек Духа откровений и не соединится душа в движениях своих с той мудростью, что превыше мира, и пока величие Божие не познает человек на собственном опыте, невозможно ему приблизится к этому преславному вкусу любви. Кто не испил вина, тот не опьянеет от рассказов о вине; и кто сам не удостоился в душе своей знания о величии Бога, тот не сможет опьянеть от любви к Нему [921] .
Символика вина и опьянения дает Исааку возможность описывать различные феномены мистической жизни, которые иным образом трудно было бы описать при помощи слов. Так например, жажда богообщения, характерная для периодов оставленности, символизируется у него алкогольной жаждой, испытываемой пьяницей при отсутствии вина:
…Сердце с похвальной восторженностью воспаряет к Богу и взывает: Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие! [922] Кто пил это вино, а потом лишился его, тот один знает, в каком бедственном состоянии оставлен он и что отнято у него по причине расслабления его [923] .
Говоря о расслаблении членов тела, которым сопровождается изумление, Исаак уподобляет его аналогичному расслаблению в состоянии алкогольного опьянения:
…При сильном и божественном вожделении… человек начинает возбуждаться к божественной любви и сразу опьяняется ею, как вином; расслабляются члены его, мысль его пребывает в изумлении, сердце его отводится в плен к Богу; и таким образом, как сказал я, уподобляется он упившемуся вином [924] .
Забвение мира с его печалями и заботами при упоении любовью Божией символически изображается забвением скорбей в состоянии опьянения:
Как человек, который пьет вино в день плача, напившись, забывает всякую печаль о своем трудном положении, так и опьяненный любовью Божией в этом мире, который есть дом плача, забывает все труды свои и печали и по причине опьянения своего делается нечувствительным ко всем греховным страстям [925] .
Благодаря изумлению откровениями Его пьянеют праведные любовью к Богу. Хорошо сказал один из святых, что души, которые взирают на Него, забыли свое жилище. Речь идет о таком видении, воспоминание о котором опьяняет душу. «Видение рождает любовь», по словам одного мужа, облеченного в Бога. А само оно, по обетованию Господа нашего, приобретается благодаря чистоте [926].
В мистическом переживании изменяется духовное состояние человека, и он оказывается способен к таким переживаниям, которые прежде были для него недоступны. Вместо сокрушенной скорби человек переживает радость о Боге, благодаря чему у него открывается как бы иное видение мира, иное восприятие действительности. Эта перемена духовного состояния символизируется тем искаженным восприятием действительности, которое характерно для пьяного человека:
Доброе делание и смиренномудрие делают человека богом на земле; а вера и милостыня производят то, что он скоро приближается к чистоте. Невозможно, чтобы в одной душе были и горячность, и сокрушение сердца, равно как в опьянении невозможно владеть помыслами. Ибо как скоро дана душе эта горячность, отнимается у нее слезное сокрушение. Вино даровано для веселия, а горячность — для душевной радости. Вино согревает сердце, а слово Божие — ум. Распаляемые горячностью бывают восхищаемы размышлением об уповаемом и готовят помысел свой к будущему веку. Ибо, как упившиеся вином представляют себе какие–то извращенные подобия вещей, так упоенные и согретые этой надеждой не знают ни скорби, ни чего–либо мирского [927] .
Исаак пользуется символикой опьянения, говоря о бесстрастии, которого достигают подвижники: «Бесстрастие не состоит в том, чтобы не знать страсти, но в том, чтобы не принимать страсти благодаря опьянению ума через славу души» [928] . Термин «бесстрастие» (la hasosuta, соответствующий греческому aWpabueia) — один из центральных в восточно–христианской аскетике: он указывает не только на освобождение от страстей, но и на полное преодоление страстности, выход за пределы чувственного восприятия, созерцание Бога и обожение [929] . Все эти признаки бесстрастия описываются при помощи символики вина и опьянения.
Та же символика используется Исааком, когда он говорит о действии молитвы на душу подвижника: «Хочешь ли ты украшать тело свое посредством утомительного стояния [930] или, может быть, ты хочешь сделать душу свою угодной Богу? Тогда [931] произнеси лишь пять слов с пониманием [932] и будешь объят опьянением» [933] . Упоминание о «пяти словах» может быть указанием на некую краткую непрестанно повторяемую молитву (подобную уже упоминавшейся нами Иисусовой молитве, состоящей — в своей наиболее классической форме — из пяти слов: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя»): под действием этой молитвы ум человека приходит в мистическое состояние экстаза. Использование образа вина дает возможность Исааку поведать о той небесной радости и сладости, которые характерны для мистического опыта:
Возгорается ли в тебе внезапно радость, ни с чем не сравнимым наслаждением своим заставляющая умолкнуть язык? Источается ли непрестанно из сердца некая сладость, которая облекает всего тебя в восхищение, хотя ты и не ощущаешь этого? [934] Входит ли по временам незаметно во все тело твое некое услаждение и радование, которого плотский язык не может выразить?.. Ибо когда найдет на человека это услаждение, бьющееся во всем теле его, тогда думает он в тот час, что и Царство Небесное есть не что иное, как именно это [935] .
