было не под силу долго сопротивляться своему страшному сожителю.

Когда Фонарь отпустил ей еще одну оплеуху прямо в лицо, она захрипела от боли:

— Да перестань, ты же убьешь меня!

— Ну и что, если убью? Одной мерзкой тварью будет на свете меньше, и все тут!

Она упала на пол, а Фонарь пинал ее ногами и молотил кулаками.

— Отвечай, наконец! — вопил он. — Как она слиняла отсюдова?

— Сжалься, перестань! Она сама смоталась.

— Сама? Ишь ты, сама? Ничего лучше не придумала? Получай, падла, поймешь, что значит разозлить меня!

Фонарю показалось мало колотить ее руками и ногами, и он схватился за деревянный брусок, который выпустил было из рук.

— Ну, бандитка, — кричал он, — сейчас я тебя проучу, запомнишь!

И дубина, со свистом разрезав воздух, опустилась с глухим стуком на плечи Пантеры, со стонами валявшейся на полу. К несчастью для злополучной женщины Фонарь был из тех, кто, начав зверствовать, меры не знает. Пантера стонала, но не в крик. Это еще больше бесило его, он наносил ей все более жестокие удары.

— Нет, ты отвечай, ты отвечай! — повторил он, не находя других слов, так был взбешен. Дубина, между тем, так и ходила по плечам несчастной женщины. Потом еще более сильный удар пришелся ей по затылку. Пытаясь убежать, она приподнялась и прохрипела:

— Подлец, убил меня!

Одним пинком Фонарь опять уложил ее.

— Убьешь тебя, как же! — приговаривал он. — Я тебя проучу, ты у меня будешь по струнке ходить. Получай! Получай! И еще, на закуску.

Он схватил стул за ножки, поднял его над головой и с размаху ударил им Пантеру по голове.

И тут случилось что-то страшное и непредвиденное. Спинка стула пришлась Пантере как раз по лбу; из-под челки выступила тонкая красная струйка, потом все лицо залил густой поток крови, а тело изогнулось в страшной судороге. До Фонаря дошло, что он тяжело ранил свою любовницу, и он совсем потерял голову.

— Ладно, хватит с тебя! — заявил он, отбрасывая стул прочь. — Вставай и налей нам выпить. Потом еще потолкуем.

Но Пантера не встала. Она лежала на чердачном полу, вытянувшись по весь рост, и уже не вздрагивала.

— Ну, чего ты там? — спросил Фонарь невольно дрогнувшим голосом.

Ответа не было. Рыдания Пантеры смолкли.

— Черт те что такое… — пробормотал Фонарь. Он упал на колени и приподнял Пантеру. Ее неподвижное тело обмякло у него в руках.

Фонарь молча застыл, не шевелясь, дрожа от страха, не зная, что сказать, что сделать. Он смотрел на неподвижное тело Пантеры, свесив руки, раскрыв рот, уставившись в одну точку, на лбу его выступил холодный пот. Голова кружилась, Фонарь ничего не соображал. До него еще не дошло, почему молчит Пантера, но он смутно чувствовал, что надвигается беда, и он вот-вот узнает что-то ужасное. Потом она разозлился: что же это такое, в самом деле, из огня да в полымя, что ни затевай, все идет прахом, вечно трясешься, того гляди — влипнешь. Ну и штуки откалывает эта Пантера, пусть не воображает, что эти обмороки ей с рук сойдут — это ведь обморок, верно? Просто-напросто обморок, черт ее дери?

Он опять гаркнул, но голос его вздрагивал:

— Пантера, эй, подымайся, шкура дерьмовая!

Но Пантера оставалась неподвижной, и наконец Фонарь заметил, что она не дышит. Сидя на корточках, он схватил ее за волосы, дернул что было силы и стукнул ее головой об пол.

— Говори, наконец, чертовка, хватит прикидываться, герцогиню из себя строишь?

И вот Фонарь уже больше не мог ругаться, кричать, буйствовать. Он разжал руку, которой держал Пантеру за волосы, и невольно вздрогнул, услыхав, как ее голова стукнулась об пол. И тут же заметил, что в уголках ее губ появилась красноватая пена.

Тогда он все понял. Холодный пот заблестел у него на висках, и он пробормотал:

— Бог ты мой, никак окачурилась? Черт ее раздери, с нее станется. Куда же теперь с ней деваться? — И Фонарь замер в полной неподвижности перед трупом любовницы, которую он так подло прикончил.

— Так-то оно так, да не так, — приговаривал он, как бы про себя, — если она окачурилась, это скверно… дело табак!

Внезапно снизу раздался голос Глазка:

— Что я тебе говорил, Фонарь? Говорил я, что она тебе рога обломает, твоя краля-то… Ух, и задала она тебе, должно быть, трепку! Что скажешь, старик!

Фонарь не отвечал.

Наконец, он подбежал к лазу.

— А ты, ты… — закричал он. И стал спускаться по лесенке. На последней ступеньке он нос к носу столкнулся с Глазком.

— Я? Что я? — спросил тот.

Фонарь смерил его взглядом.

— Ты, — заявил он, — выметайся живо вон! Мотай, говорю, отсюда, черт тебя побери, или ровно столько же получишь! — И не поясняя своей мысли, ничего не растолковывая, он схватил Глазка за шиворот и вышвырнул его за дверь.

Но после этого Фонарь, чтобы удержаться на ногах, должен был прислониться к стене.

С ужасом он представлял себе несчастную женщину, лежащую там, наверху, на чердаке, мертвую, погибшую по его вине. Умерла? Да быть того не может. Нет, Пантера не умерла… Не может человек умереть так, вдруг, от удара палкой… Умерла из-за него, Фонаря? Нет, ни за что… а впрочем…

Апаш за всю свою подлую жизнь уже немало навидался такого и ошибиться не мог. Немало разных субъектов перешли у него на глазах в мир иной после того, как им задали хорошую трепку. Все они сперва дергались, ну, точь-в-точь как Пантера, а потом замирали и больше уже не шевелились, страшное дело! Но если он убил Пантеру, и это случилось у него, у них дома, об этом, стало быть, узнают, найдут труп?

Ни на мгновение Фонарь не почувствовал жалости к той, что была его сожительницей, любовницей, подругой, но он задрожал при мысли о полицейском расследовании. Он задрожал при мысли о судьях, о тюрьме — и внезапно перед ним предстало страшное видение: человек, скованный по ногам, в распахнутой рубахе, идет мелкими шажками в бледном свете утра среди толпы, сдерживаемой солдатами, и направляется он к уродливому сооружению — к гильотине! И этот человек, этот злополучный негодяй, которому сейчас оттяпают голову, — это он, Фонарь! Никто иной, как он!

Фонарь, побледнев как мертвец, упал на колени! А с улицы донесся насмешливый крик Глазка, изгнанного из дому:

— Ну, что скажешь; Я же тебе говорил, что она оттуда не слезет!

Господин Шаплар усталым жестом бросил на откидную доску своего огромного бюро многочисленные документы, под которыми он только что поставил подпись с затейливым и внушительным росчерком.

Он был очень бледен. По правде говоря, после вчерашних событий, когда он и Жюв были ошарашены многократным угрозами и требованиями освободить Раймонду, исходящими от неизвестного лица, больше не было ничего сколько-нибудь внушающего тревогу.

Проводив Жюва, г-н Шаплар отправился домой, не пошел в свой клуб и раньше обычного улегся спать; наутро — вот в это самое утро — он поднялся после бессонной ночи, чувствуя себя совсем разбитым, но все же больше не произошло ничего, напоминающего вчерашнее.