наблюдением Н. К. Крупской, жены Ленина, и не знают, что же делать. Все считали, что после смерти Н. С. Аллилуевой Сталин стал более жестоким, и особенно в немилость попала Надежда Константиновна.

— Я поеду к Сосо и поговорю с ним, — волнуясь и нервничая, предложил Орджоникидзе.

И я сразу же прониклась к нему глубоким уважением. Вскоре все ушли.

С Орджоникидзе я была уже знакома, когда мы были в Красноуральске на практике, он прибыл туда сразу после забастовки.

Возле нашего барака, где мы жили, было небольшое беленькое здание кинотеатра. У самого входа в этот кинотеатр подбежала ко мне секретарь директора завода:

— Пойдем, пойдем скорее, тебя там ждут.

Я была удивлена: кто меня ждет и зачем?

— Ты понимаешь, приехал Орджоникидзе, и директор хочет, чтобы ты пришла.

Пришлось вместо кино идти к директору. Оказывается, директор хотел, чтобы я рассказала Орджоникидзе все, что я рассказала ему в истерике во время забастовки.

Как только все ушли, ко мне подсел Гринев.

— Нина, я вас так давно не видел. Почти целую вечность. Несколько раз я пытался зайти к вам, и все не решался. Я хотел предупредить вас, будьте осторожны, прекратите звонить Олиной сестре, прекратите свидания с ней…

— А вы здесь причем?

Наташа, посмотрела на меня укоризненно:

— Нина это ребячество, если тебя Николай Васильевич просит, у него есть достаточно оснований для этого.

— Хватит, перестаньте. Как можно жить в своей стране, в стране которую я люблю больше жизни, и вечно бояться чего-то. Я не предатель, я не враг, я не совершила ни одного поступка, который причинил бы вред моей стране или мне было бы стыдно за него, ведь вы все знаете об этом, так против чего вы меня предупреждаете? Вы добивались свободы, завоевали власть героическими жертвами, не щадя своей жизни, а сегодня мне было грустно смотреть на вашу беспомощность. Разве такими я представляла себе вождей народных?

— Ты Нина, конечно права, но Николай Васильевич как друга предупреждает тебя, а не дай бог, попадешь ты на глаза какому-нибудь мерзавцу, а к сожалению их так много еще, и загремишь как Оля, ни за что.

— Вы знаете, вот я не представляла себе ни на одну секунду, чтобы в нашу советскую тюрьму могли попасть такие, как я или Оля, ни за что. И я, кажется, действительно так думала до сих пор, и мне казалось, даже интересно было бы узнать, чем же отличаются тюремные условия при нашей советской власти от тюрем царского режима?

И вдруг в эту минуту мне пришла в голову совершенно идиотская мысль:

— А что если я поступлю работать в ГПУ, я бы хотела стать просто следователем.

— Ты с ума сошла! Ты знаешь, что это за адская работа? И что за фантазия тебе в голову пришла! — заорал на меня почти с испугом Костя.

Гринев обрадовался:

— Не отговаривай, Костя, я считаю, это замечательная идея, я поговорю и устрою.

— Да ты что, в самом деле, всерьез принял? Бросьте — давайте лучше чайку попьем.

— Нет, Костя, я кроме шуток, хочу знать, что творится в нашем царстве-государстве и откуда все это идет. Может быть, оттуда виднее.

Эта мысль мне вдруг так понравилась, что я решила — может быть, и в самом деле стоит пожертвовать карьерой инженера ради этого. Ведь Оля сказала, что «только побывав там, становится все ясно».

Октябрьская Революция произошла 25 октября 1917 года, а ВЧК была создана только 20 декабря 1917 года, то есть только через полтора месяца после того, как начала формироваться Добровольческая армия. Значит, ВЧК появилась в противовес тем карательным органам, которые были уже созданы во время организации Добровольческой армии.

Возглавил ее в те годы Феликс Эдмундович Дзержинский, его помощником был В. Р. Менжинский. В 1922 году ВЧК была реорганизована в ГПУ, во главе этой организации после Ф. Э. Дзержинского встал В. Р. Менжинский. А Г. Г. Ягода, который при В. Р. Менжинском занимал пост секретаря особого отдела ОГПУ, стал его заместителем. А после В. П. Менжинского во главе ОГПУ, а затем НКВД до 1936 года был Г. Г. Ягода, вот в это время он и стал «одним из главных исполнителей массовых репрессий». При нем и началась усиленная охота на старых, неугодных Сталину, видных большевиков. Но приказ на охоту на старых большевиков мог дать только один человек — Сталин. Он отдавал приказы, а фальсифицированные обвинения придумывал его подручный Вышинский. Так 19 августа 1936 года перед военным судом предстала группа: Зиновьев, Каменев, проф. Смирнов, Бакаев, Берман, Юдин и другие, всего 16 человек, и через неделю, 25 августа, все обвиняемые, весь так называемый «троцкистско-зиновьевский центр», как сообщил президиум ЦИКа в печати, — были расстреляны.

А ровно через месяц, 25 сентября 1936 года Сталин и Жданов телеграфировали из Сочи в Москву Кагановичу и Молотову и потребовали немедленно снять Ягоду за то, что он опоздал с этим процессом ровно на 4 года, и назначить тов. Ежова. Значит, Ягода оказался плохим исполнителем. Этот приказ был выполнен на следующий же день, 26 сентября 1936 года Ягода был снят и на его место назначен Н. И. Ежов

Я очень любила московскую весну. Любила, когда на улицах таял снег, бежали ручейки и Москва утопала в грязи, затем просыхали дорожки, и воздух становился такой теплый, ласковый, прозрачно- ароматный, и все скамеечки вокруг общежития были заняты студентками с ребятишками, так как, несмотря даже на невыносимую тесноту, в общежитии жили семейные студенты с детьми. Особенно хороши были вечера вокруг студенческого городка.

Появлялись влюбленные парочки, которые, тесно прижавшись друг к другу, стараясь уместиться на узенькой, протоптанной среди грязи дорожке, направлялись в Нескучный сад или на знаменитые Воробьевы горы. Мне казалось, гор-то там не было, была просто крутая возвышенность над Москвой рекой, утопавшая летом в зелени, откуда открывался великолепный вид на реку, на Москву, на Кремль. Мы очень любили это тихое в будни и шумное в воскресные дни место.

Приближались весенние каникулы. Особенно приятно было после долгой холодной московской зимы с чувством облегчения снять с себя тяжелую зимнюю одежду, тяжелую обувь и переодеться во что-то легкое, красивое, а вся моя одежда основательно износилась, обувь еле держалась на ногах. Единственную пару туфель я уже месяц не вынимала из галош, несмотря на то что каблуки уже вылезли и галоши уже не спасали от грязи, разве что пальцы еще были сухие, и достать, именно достать, а не купить, что-нибудь было почти невозможно. Свое старое осеннее пальто я отдала перекрасить, чтобы придать ему более приличный вид.

Накануне своей поездки домой я забежала к Наташе попрощаться. В тот же день, как всегда