ели, разостлав бумажки на коленях, на столах, огурцы, помидоры, апельсины, черешню. Млел от удовольствия Костя, которого всю дорогу укачивало, теперь он ожил и весело носился по палубе.

Мимо меня проходили новые незнакомые фигуры. В ярких трикотажных платьях, с умопомрачительными цветами. И только когда они оборачивались, я узнавала, что это наша Маша или Наташа.

Ребятишки носились по палубе в светлых платьицах и ботиночках.

— Вы чьи же это будете? Что-то я вас и не узнаю, — шутил над ними врач парохода.

Ребята со счастливыми, улыбающимися рожицами становились в шеренгу перед ним и, указывая друг на друга пальцем, перечисляли: Ваня, Таня, а это Маня…

— Узнаю, узнаю, бегите… — смеялся врач.

— Игрушек-то сколько… — разговаривали дети. — Велосипеды, пароходы и кораблики… настоящие… всего, чего хочешь.

— А куклы… — с восторгом говорили девчонки. — Подумаешь, кораблики настоящие… Мне мама все обещала купить.

«Боже, как это просто, народ в одну минуту преобразился», — глядя на радостное волнение ребятишек, думала я.

Те же женщины с широкой размашистой походкой и резкими движениями рук. Те же незатейливые прически, так же скупо подкрашенные губы маленьким бантиком. Но ладно сшитое дешевое американское платье делало их менее знакомыми и более подтянутыми. На мужчинах сразу же появились сногсшибательные галстуки и шляпы с широкими полями. Непривычно было видеть их в шляпах, да еще незнакомого фасона.

После обеда кое-кто вынул из кармана сигары и закурил.

— Вонищу-то какую развели! — сморщилась жена ехавшего в Канаду дипломата.

— Кому не нравится, может на палубу отправляться, — усвоив первые уроки вежливости, предложил молодой человек.

— И как эту пакость сосут? — проворчала недовольно женщина и вышла.

— Вот вам и привезли за границу культурность… Эх, и серость же… — обратился один из обладателей сигары ко мне, ища сочувствия.

— Если вы имеете в виду, Николай Иванович, замечание женщины, то вам следовало бы вежливо извиниться и выйти или бросить сигару. Она женщина, и притом старше вас.

Ему это раньше, вероятно, и в голову не пришло.

— Нина Ивановна, извините, но ведь я здесь впервые… — начал оправдываться он. — Вы уже бывали, вам все это знакомо.

Я рассмеялась:

— Я тоже за границу попала первый раз в жизни. Но для того чтобы знать, как себя вести, не нужно бывать за границей, а просто уважать друг друга.

— Чего вы скрываете, ведь мы всю дорогу наблюдали за вами, и все решили, что за границей вам не впервые бывать… Вы одеваетесь не как другие и ведете себя по-другому.

— И тем не менее, кроме Советского Союза, я нигде не была. Значит, и у нас можно кое-чему научиться, было бы желание.

— Да что там говорить, вот у нас все время так и твердили «заграница», да «за границей», как там, как «за границей»… Так я и думал, что здесь все как зеркало, все так и блестит, а вошел в город, ну поверите?.. Грязища на улицах… Упади — и носа не расшибешь. Мусор, бумаги, газеты, так и гуляют по ветру. Эх, подумал я, кабы этот город да русским достался… Вот бы конфетку сделали, весь мусор бы подлизали, сукины дети.

— Бумаги, газеты… А откуда им взяться? — вставила остроносая Аня, ехавшая в военную миссию в Лондон. — Я вот зимой, Нина Ивановна, — обернулась она ко мне, — иду по Красной Пресне и вижу хвост у нашего магазина, решила — что-то дают, и встала. Спрашиваю выходящих: что есть в магазине? Крупа — отвечают. А у меня, Нина Ивановна, ничего нет, кроме карточек. Больше часа стояла, ломая голову, — во что возьму? И вдруг решила, зашла в темный угол, сняла кофточку, завязала рукава… ну вот и пакет готов. Но крупа окончилась, начали соль давать. Так я соли насыпала в рукав. А по сахарным талонам пастилу можно было получить. Я так и не взяла, никто клочка бумаги не одолжил. Да разве я когда выбросила бы на улицу газету?

Воспоминания стали переплетаться с впечатлениями об Америке. Было очень интересно слушать их, но ко мне подошел капитан нашего парохода.

— Пойдемте ко мне, нас хотят фотографировать, а потом мы вместе сойдем на берег.

Я с трепетным волнением ждала этого момента. Сойдем на берег… До сих пор кругом была вода, и наш пароход как наша земля под ногами. И вот первый раз в жизни надо было ступить на другой континент, на чужую землю на противоположной стороне земного шара. Полагалось бы готовиться к этому моменту, как к торжественному событию. Мы за границей. Разобрать свой гардероб, но все оказалось чрезвычайно просто, при наличии одного костюма, одного платья и одной пары обуви.

Тем не менее наша группа была довольно живописная. Два красавца капитана (они вместе кончали морское училище во Владивостоке) — капитан нашего корабля Павел Федорович и Василий Афанасьевич в очень красивой морской форме. А мы — я, мой муж и моя приятельница, жена Василия Афанасьевича — в синих экипировочных костюмах, полученных в одном и том же спецмагазине, в общем, выглядели довольно торжественно.

В Москве, даже в том же специальном магазине, я ничего летнего для ребят достать не могла.

Пришлось купить два шерстяных костюмчика, которые у меня здесь же выпросила моя приятельница.

— Ты поедешь в Америку, — уговаривала она меня, — разве ты там такие костюмы детям не достанешь?

И моей маме пришлось перешивать им наряды. Но она с такой любовью постаралась, что не только в Америке, но даже в Мексике меня спрашивали, где я такие чудные детские вещи достала и неужели в Советском Союзе есть такие.

Не прошли мы и двух кварталов по городу, как встретившийся нам пожилой американец, увидев наших капитанов, вдруг вскочил на какую-то тумбу и, приподняв шляпу, громко на всю улицу на ломаном русском языке прокричал: «Да здравствует доблестному русскому офицерству, ура-а-а!!!» Это было так неожиданно и так приятно. Значит, есть здесь люди, которые знают, как сейчас тяжело нашему доблестному русскому офицерству где-то там, в далекой отсюда России.

Тем временем американец спокойно сошел со своей «трибуны» и как ни в чем не бывало продолжал свой путь дальше.

У первой же витрины, у которой мы остановились, стояли молодые люди с двумя детьми. Я с удовольствием смотрела на их светлые, приятные лица, а ребятишки с нескрываемой завистью смотрели на их туфельки.

Дальше я увидела мусорные бочки, в которых лежала старая брошенная обувь. У нас носили бы ее годы, а ведь я слышала, что обувь в Америке продают по карточкам.

Мои спутники мне объяснили, что здесь ее полагается две или три пары в год.

Мы в центре города. Море света, магазины ломятся от товаров. Народ ходит нарядный. Вид у всех праздничный. А какие лица… Как будто к ним не прикасалось дуновение ветерка. Я давно не видела такой свежести, беззаботности, я давно не слышала такого искреннего смеха на улице.

На тенистом бульваре пела женщина. В черном элегантном костюме, белой блузочке. В ушах серьги, на пальце кольцо, губы подкрашены. Она перебирала струны гитары маникюрными пальцами.

— Это американская нищенка, — видя мое недоумение, подсказала Надежда Васильевна.

— Но она так хорошо одета, кто же ей подаст?