В комнате было темно, и я с большим трудом разобрала кривые, наползающие друг на друга строчки:

«Здравствуй, Лариса. Ты меня, наверное, не помнишь, а я тебя все эти годы вспоминаю, потому как виновата перед тобой сильно. А теперь жить мне осталось мало, и я решила совесть свою облегчить, рассказать, как все было.

Пятнадцать лет назад я сдавала квартиру твоему мужу Петру. В этой квартире он встречался со своей любовницей. Мне-то было без разницы, женаты они или не женаты, лишь бы деньги платили вовремя. А как-то раз пришла я в свою квартиру, понадобилось мне там бумаги кое-какие взять. Эти-то, Петр с любовницей, приходили всегда днем, а я приехала вечером, после работы, так что не думала там их застать. Открыла дверь своим ключом, вошла в прихожую – а там Петр, муж твой, стоит над мертвым телом, руки у него в крови, и на полу крови целая лужа. А в стороне ты лежишь, и вроде тоже не живая. Потом-то поняла, что ты в обмороке. Я перепугалась, хотела милицию вызывать – а Петя меня остановил, говорит, не надо, подождите немножко. Предложил мне большие деньги, чтобы я уехала и никому ничего не говорила. Сказал, что это ты ту женщину убила, из ревности, и что тебе все равно ничего не будет, потому как ты вроде не совсем нормальная, а ему чтобы в тюрьму не идти. Я тогда на деньги польстилась, сделала все, как он велел, а потом меня совесть замучила, что ты за чужой грех страдаешь. Поняла я, что это не ты, что это он ее убил, а смолчала. Теперь я болею сильно, мне жить совсем недолго осталось, и хочу я совесть свою облегчить, так чтобы ты знала – не убивала ты ту женщину, это Петр ее убил. Поссорились они из-за чего-то, и он ей разбил голову…»

– Совесть она облегчила! – выкрикнула Лариса, вскинув худые руки в трагическом жесте. – Написала страничку, отправила письмо, и довольна! А что у меня жизнь сломана, что я пятнадцать лет за чужое убийство в сумасшедшем доме отсидела – это ей наплевать! Покаялась – и довольна! Сняла с души камень! С чистой совестью на тот свет отправится… Есть же такие люди – врут, воруют, убивают, чего только не творят, а потом покаются, свечку копеечную в церкви поставят – и все, думают, что грехи искупили и совесть очистили!.. праведниками себя считают!.. мораль другим читают!..

– Значит, вы получили это письмо и решили отомстить мужу!.. – поняла я наконец.

– Конечно!.. – Лариса сказала это почти спокойно. – Ты представь, что я из-за него пережила? – Она понизила голос, придвинулась ко мне, зрачки ее неестественно расширились, и глаза от этого потемнели, как небо перед грозой. – Мало того что я пятнадцать лет в дурдоме отсидела, я ведь все это время убийцей себя считала!

– Как?! – не поняла я. – Ты что – ничего не помнила?..

– Нет! – выкрикнула она страдальчески. – Я помню только, что следила за Петькой… нашла эту квартиру, вошла… а дальше – полная темнота, провал! Потом очнулась рядом с трупом той женщины. Руки у меня в крови, а надо мной стоит Петька… ничего, говорит, я для тебя самого лучшего адвоката найму… не бойся, тебя оправдают, признают это самообороной…

Она замолчала, и какое-то время тишину нарушал только звук далекого поезда.

– Нашел! – воскликнула она наконец, и я даже вздрогнула от неожиданности. – Нашел адвоката! Только не самообороной это признали, а убийством в состоянии аффекта. А меня – душевнобольной, представляющей опасность для общества и нуждающейся в принудительном психиатрическом лечении. Небось тоже Петечка постарался, расписал им мое поведение в самых ярких тонах… что у меня якобы случались вспышки беспричинной ярости, после которых я ничего не помнила… Что же – ему это должно было сойти с рук?

Она снова замолчала, а потом огляделась по сторонам, как будто боясь, что нас кто-то подслушивает, и перешла на шепот:

– Я подкараулила его около мастерской, дождалась, когда он останется один, и ударила… сперва удар получился слабый, он даже не упал, только повернулся ко мне и удивленно так сказал: «Ты?!» – А я даже обрадовалась, что не сразу его убила, обрадовалась, что он глаза мои увидит и поймет, что я знаю всю правду и что пришла расплата…

– Да, говорю, это я, твоя жена… твоя единственная законная жена, которую ты упрятал в психушку за убийство, которое сам же и совершил! Жена, которую ты заставил искупать собственное преступление!

– Видела бы ты его лицо!.. – Лариса горько расхохоталась. – Ну, тут я его снова огрела, на этот раз в полную силу – вложила в удар все, что за пятнадцать лет пережила да перечувствовала… видно, действительно сильный удар получился, Петька так и рухнул как подкошенный! Даже не вскрикнул…

– А как же вам удалось выбраться из больницы? – спросила я для полноты картины, хотя в общих чертах уже знала ответ.

– Я делала вид, что принимаю успокоительные, а сама потихоньку выбрасывала их. Меня не очень проверяли, привыкли уже, за пятнадцать-то лет. Этот доктор… – Лариса презрительно скривилась, – сам чокнутый. Придумал якобы новый метод лечения больных и носится с ним как с писаной торбой! Пытается свою теорию практикой подтвердить. Ну, я ему и помогала, как могла. Знала, что он хочет услышать, то и говорила в кабинете, он и доволен!

Я со своей стороны подумала, что оказалась права насчет некомпетентности Ивана Карловича. Да все это знают, вон персонал как распустился!

– Потом я подговорила этого санитара, Бухтеева, – продолжала Лариса, – наплела ему про драгоценности, которые якобы где-то у меня припрятаны… Он дурак такой, во все поверил. Пришлось еще и переспать с ним пару раз, для большей убедительности… – Она брезгливо передернулась. – Ты не представляешь, как это было противно, но ради мести я бы и не на такое пошла…

– А что же дальше? – спросила я растерянно.

– Дальше? Не знаю… – Она вяло пожала плечами. – Да мне уже все равно…

– Зато я знаю, что будет дальше! – раздался за моей спиной хриплый, надтреснутый голос, и в комнату ввалился Бухтеев. – Значит, ты меня обманула? Значит, нет у тебя никаких драгоценностей? Значит, тебе со мной было противно?

Он в два прыжка пересек комнату и подскочил к Ларисе. При этом он выронил кулек с яблоками, яблоки рассыпались по полу, покатились в разные стороны, как бильярдные шары.

А санитар с размаха ударил Ларису в висок.

Женщина глухо ахнула, покачнулась и рухнула на грязный пол пакгауза.

– Ты что, совсем офонарел?

Я подскочила к Ларисе, схватила за руку, пытаясь нащупать пульс…

Пульса не было.

Лариса Кондратенко была мертва. Как ни странно, на лице у нее проступило выражение освобождения и покоя. Со смертью ушли из ее души жажда мести, ненависть, брезгливость, отвращение и проступила красота – та, что дана была ей при рождении и которая, надо сказать, не принесла ей счастья.

– Чего щупаешь? – проговорил Бухтеев. – Мертвая она. Я быка кулаком убиваю, не то что бабу худосочную…

Только теперь до меня дошло ужасное положение, в котором я оказалась. В заброшенном пакгаузе, один на один с громилой, который только что убил женщину и которому ничего не стоит сделать то же самое со мной…

Я вскочила, отпрыгнула к стене, затравленно огляделась по сторонам…

Вокруг не было ничего, что послужило бы мне защитой от озверевшего санитара.

Правда, Бухтеев пока не проявлял агрессивных намерений, он стоял над Ларисой, и на его невыразительном, заросшем щетиной лице проступало несомненное страдание.

Так он стоял минуту или две, и я уже вообразила, что могу потихоньку выбраться из пакгауза. Я едва заметно переступила, шагнула в сторону, еще раз, еще… расстояние до двери понемногу уменьшалось, но Бухтеев по-прежнему оставался на месте.

Я сделала еще шаг, и вдруг он резко развернулся и с неожиданным проворством метнулся наперерез.

– Куда… – начал он, но в это самое мгновение дверь пакгауза распахнулась, и на пороге возникли два неразлучных капитана – Леша Творогов и Ашот Бахчинян.

– Стоять! – рявкнул Творогов. – Руки вверх!