– Кого еще взять… – заворчал Сорокин, не отрываясь от шлема, – не могу никого взять, штаты не я утверждаю…
– Я говорю о юкке! – Татьяна повысила голос и любовно коснулась горшка с растением. – Пускай она постоит у тебя, пока меня не будет. Ты будешь поливать ее раз в неделю…
– Что? – Сорокин наконец оторвался от своего шлема. – Татьяна, да что ты мне подсовываешь? Какая еще юкка? Мне и так деться некуда, а она полкабинета займет!
– Никто не хочет… – грустно сказала Татьяна, – а мне ее так жалко, ведь пропадет…
– Не расстраивайся, дорогая… – Старыгин вспомнил, как много раз Татьяна ему помогала, и решил, что должен вмешаться, – я готов взять твою юкку к себе.
– К тебе нельзя, у тебя мало света из окон и пахнет разными химикалиями, ей это не понравится… Валентин, у тебя кабинет большой, если подвинуть вот этот стол, то она вполне поместится на подоконнике! – воскликнула Татьяна.
– Давай! – Старыгин дернул стол на себя, медная чаша опрокинулась, и все мелочи покатились по полу.
– Ну что такое! – рассердился Сорокин. – Вы дадите мне поработать спокойно?
– Не волнуйся, Валентин, все будет в порядке! – Татьяна повеселела, потому что юкку выставлять из кабинета не собирались.
Она ссыпала в чашу все мелкие безделушки и благодарно улыбнулась Старыгину.
– Постой-ка… – Дмитрий запустил руку в чашу. – А вот это что за колечко?
У него в руке слабо поблескивал темный от времени перстень, представлявший собой свернутую в кольцо веточку какого-то растения. Возможно, виноградную лозу, хотя форма листьев немного необычна для винограда… Перстень был удивительно похож на один из тех, которые изображены на картине «Гадание».
– Бог его знает. – Сорокин пожал плечами. – Завалялся в одном из ящиков. Когда дойдет до него очередь, попробую установить его происхождение. Странный сплав – не серебро, не бронза. А чем он тебя заинтересовал?
– Валентин, ты не можешь мне дать этот перстень ненадолго? У меня в работе одна немецкая картина, на которой есть точно такой же. Я хотел бы воспользоваться им, чтобы точнее выполнить рисунок. Недели через две я его верну.
– Да пожалуйста, возьми, я до него все равно еще не скоро доберусь. Уж две-то недели у тебя точно есть…
Дмитрий Алексеевич поблагодарил коллегу и сунул перстень в карман пиджака. Татьяны в кабинете уже не было – она поскорей ретировалась, чтобы Сорокин не спохватился и не вернул юкку.
Вечером, закончив все запланированные на этот день дела, Старыгин вышел из Эрмитажа и по Зимней Канавке направился в сторону Невского проспекта. Он шел по своим любимым местам – перешел Мойку, углубился во дворы Капеллы. Тут в любое время дня и ночи сновали люди – меломаны, театралы и просто прохожие, решившие срезать дорогу. Только, пожалуй, туристы здесь почти не попадались – они не знают эти знаменитые проходные дворы.
Вдруг перед Старыгиным возникла странная фигура: смуглая пожилая женщина в излишне яркой поношенной одежде, увешанная аляповатыми украшениями, как новогодняя елка игрушками.
В первый момент ему показалось, что перед ним появилась ожившая гадалка с той картины, которую он начал сегодня реставрировать. Так же ярко блестят темные глаза, так же торчат из-под платка седые волосы, такие же цепкие руки…
Но в следующую секунду он понял, что перед ним самая обычная пожилая цыганка, которых во множестве можно встретить в центральных районах нашего города.
– Мужчина, постой! – проговорила цыганка низким прокуренным голосом, перегородив дорогу Старыгину. – Мужчина, не спеши! Позолоти ручку! Я тебе погадаю, мое гадание верное… Я тебе все скажу, все как есть, без обмана…
– Мне некогда! – сухо ответил Дмитрий Алексеевич и попытался обойти гадалку, но та раскинула свои пышные юбки, не оставив ему прохода, и снова забубнила:
– Я тебе все скажу, все, что было, все, что есть и что будет… Мое слово как золото, настоящее золото, только и ты мне руку позолоти, если хочешь всю правду узнать…
– Избави бог! – попытался отшутиться Старыгин. – Всю правду знать – себе дороже! Тем более прошлое свое я и так знаю, а будущее знать не хочу: вдруг оно такое, что и жить не захочется?
Но цыганка уже завладела его левой рукой. Внезапно Старыгин почувствовал легкое головокружение. Ему померещилось, что он превратился в человека с той картины, только шпаги не было на боку да перстней на руке…
– Какая у тебя была интересная жизнь! – забормотала гадалка, вглядываясь в его ладонь темными выпуклыми глазами. – Была у тебя и дальняя дорога, и большая любовь… путь твой лежал и по земле, и по воде, и даже под землей… и лютая смерть тебе грозила, и черный человек тебе зла желал, да только все ты одолел, со всем справился… а теперь… – она на какое-то время замолчала, потом пробормотала несколько слов на незнакомом гортанном языке, Старыгин четко расслышал только два странных слова – Харкам Кумрат.
– Оставь меня! – повторил он с испугом. – Пропусти! Я не хочу тебя слушать!
Цыганка действительно очень похоже рассказала о его недавних приключениях. Человек спокойной, интеллигентной профессии, реставратор крупнейшего музея, человек сугубо домашний, Старыгин по странному стечению обстоятельств несколько раз за последние годы попадал в водоворот удивительных и опасных приключений, бросавших его из конца в конец Европы и Азии, едва не стоивших ему жизни[1]. И если впереди его ждет что-то подобное – нет, только не это!
Хотя… Дмитрий Алексеевич уже свыкся с мыслью, что его спокойная, размеренная жизнь в окружении картин и книг, в обществе кота Василия иногда (и довольно часто в последнее время) прерывается бурными и опасными приключениями, увлекательными расследованиями, неожиданными встречами и самыми непредсказуемыми итогами и результатами всего этого.
И самое интересное, в чем Дмитрий Алексеевич признавался самому себе под большим секретом, было то, что такое времяпрепровождение ему нравилось. Он оживал, встряхивался и бросался в очередное приключение с удовольствием и без оглядки, чувствуя только вину перед котом Василием, который очень не любил оставаться один. Впрочем, кота можно было оставить на попечение старушки-соседки, они прекрасно ладили друг с другом.
Очевидно, какой-то дальний предок Дмитрия Алексеевича имел ген беспокойства, тяги к приключениям и охоты к перемене мест и передал этот ген своему потомку.
А цыганка снова обожгла Старыгина взглядом и проговорила своим низким хриплым голосом:
– От судьбы не уйдешь, даже если очень захочешь! То, что было с тобой, – это цветочки, ягодки впереди! Ты свою судьбу сам выбрал, когда взял то, что не тебе назначалось. Отдай чужое – и, может быть, судьба к тебе смилостивится…
– Отстань от меня! – раздраженно выкрикнул Старыгин, выдернул руку… и цыганка вдруг исчезла, как сквозь землю провалилась, как будто она ему только привиделась, а Старыгин стоял, тяжело дыша, привалившись к стене, в том же дворе Капеллы, сердце его колотилось, как будто он пробежал всю дорогу от Эрмитажа, и перед глазами его плыли радужные пятна…
– Мужчина, вам плохо? – спросила его сердобольная женщина средних лет. – Может быть, вам нужен валидол?
– Нет, спасибо! – Старыгин замотал головой. – Все хорошо… Все отлично…
– Вам точно не нужен валидол? – не унималась женщина. – Может, нитроглицерин? У меня есть…
Дмитрий Алексеевич вымученно улыбнулся и зашагал дальше, думая, что возраст все же дает себя знать и неплохо бы показаться хорошему врачу, узнать, что могут значить такие странные видения и внезапные приступы дурноты. И еще он с досадой убедился, что представляет интерес для таких вот женщин средних лет – ишь, как она озаботилась его самочувствием! Спасибо, конечно, даме, но это наводит на грустные мысли – стареете, Дмитрий Алексеевич, вот девушка молодая уже вряд ли на вас внимание обратит…
Он тяжко вздохнул, вспомнив волшебные золотистые глаза, рассыпающие вокруг искры света, и
