— Староват! — промолвил он.

— Да что ты говоришь, купец?! — возмущенно воскликнул Сулейман. — Это совсем молодой невольник, он очень силен! Может голыми руками остановить верблюда!

— Мне не нужен погонщик верблюдов, — возражал мавр. — Мне нужны гребцы на галеру, и такие, которые смогут целый день грести без передышки!

— Этот чернокожий сможет грести не один день! — уверял мавра управляющий. — Он сможет грести без остановки целую неделю! Бери его, не сомневайся!

— Сколько ты за него хочешь?

— Триста пиастров! — проговорил Сулейман. — Это очень низкая цена, я только потому так мало за него прошу, что ты мне сразу понравился!

— Триста пиастров?! — возмутился мавр. — Да за триста пиастров я могу купить двух таких рабов, даже трех! — Он в сердцах плюнул и сделал вид, что уходит, но тут же вернулся и спросил: — А сколько ты хочешь за этого белого?

— За этого? — Сулейман взглянул на аббата, будто впервые увидел его, пожевал губами и ответил:

— Так и быть, этого я отдам за сто пятьдесят. Он еще не откормился как следует!

— Сто пятьдесят? — Мавр выпучил глаза. — Должно быть, ты шутишь! За этого доходягу я заплачу не больше сотни, да и то это будут выброшенные деньги! Ведь он совсем слаб, не сегодня завтра умрет!

С этими словами мавр ткнул аббата кулаком.

— Что ты говоришь, друг? — воскликнул Сулейман. — Он очень крепок, а что не так мускулист, как негр, — зато жилист и вынослив, как все кяфиры. Мой слуга подобрал его в море, он плыл два месяца и ничуть не устал…Так и быть, готов отдать его тебе за сто сорок пиастров, только в знак нашей дружбы!

— Ни за сто сорок, ни за сто тридцать я не куплю у тебя этот ходячий скелет! — упирался мавр. — Самое большее, что я заплачу за эти кости, — сто десять пиастров, сто десять, и ни реалом больше!

Аббат в ужасе слушал, как два мусульманина торгуются из-за него, будто он — верблюд или лошадь. Он представил, что ждет его на галере — палящее солнце, невыносимый каторжный труд, голод и жажда, бич надсмотрщика… и оттуда, с галеры, не убежишь, ведь гребцы скованы железными цепями…

Тем временем продавец и покупатель наконец сторговались, и оба были чрезвычайно довольны. Мавр отсчитал Сулейману сто двадцать пиастров, тот вложил в руку покупателя веревку, которой были связаны руки аббата, и мавр повел своего нового невольника в сторону гавани.

Аббат осторожно огляделся по сторонам. Вокруг кипел невольничий рынок, люди темпераментно торговались, расхваливали свой живой товар, договаривались о будущих сделках. Всем было не до них с мавром. Если и стоило попытаться бежать, то именно сейчас, пока они не дошли до галеры хозяина. Ведь там его закуют в цепи, и можно будет навсегда проститься со свободой…

— Даже не думай об этом, неверный! — проговорил мавр, словно прочитав мысли невольника. — Неужели ты думаешь, что я позволю сбежать ста двадцати пиастрам?

Аббат скосил глаза на рабовладельца и увидел в его руке длинный кривой ятаган с усыпанной драгоценными камнями рукоятью. Глаза у мавра были цепкие и пронзительные, а вся фигура, казавшаяся издали расплывшейся и неуклюжей, дышала недюжинной силой.

— У меня и мысли не было о побеге! — пробормотал аббат. — Я хотел только сказать вам, господин, что знаю несколько языков и умею читать и писать.

— А молчать ты не умеешь? — язвительно спросил мавр. — Из всех языков язык молчания — самый красноречивый!

Аббат хорошо понял намек своего нового хозяина и замолчал.

Далее они шли в полном молчании.

К удивлению аббата, его новый хозяин не пошел к гавани. Удалившись от площади, он повернул в другую сторону и углубился в шумные и узкие улочки торгового квартала. Они шли между лавками менял и ковровщиков, золотых дел мастеров и шорников, продающих сбрую для верховых коней и верблюдов. Аббат почувствовал пряные запахи приправ и лакомств, тисненой кожи и жареного мяса. Стучали молоты кузнецов, звенели легкие молоточки ювелиров, ревели ослы и верблюды. Торговцы с обеих сторон зазывали их в свои лавки, на разные голоса расхваливая свой товар, но мавр отмахивался от них, а одного особенно настырного даже огрел двухвостной плеткой.

Аббат уже почти оглох от рыночного гвалта, когда мавр вдруг остановился перед одной из лавок, вход в которую был завешен выцветшим дамасским ковром. Он поднял угол этого ковра и, заглянув в темноту лавки, негромко позвал:

— Эй, хозяин!

— Кто меня спрашивает? — донесся из темноты глубокий, сильный голос.

— Правоверный, взыскующий истины!

Вероятно, ответ был правильный.

— Заходите! — донесся прежний голос.

Магрибский мавр взял аббата за плечо и втолкнул его в лавку. Сам он вошел следом, придерживая конец веревки.

Когда глаза аббата привыкли к полутьме лавки, он с любопытством огляделся.

Здесь были разложены странные и бесполезные вещи — нефритовые и деревянные безделушки, опахала из слоновой кости, бронзовые лампы и светильники, медные чашки и блюда, всевозможные ларцы и шкатулки. Высокой стопкой были сложены вытертые молитвенные коврики, в дальнем углу громоздились огромные верблюжьи седла. Там же, в дальнем углу лавки, стоял шкафчик из черного дерева с многочисленными отделениями.

Затем аббат увидел хозяина лавки.

Это был высокий чернокожий, облаченный в длинное белое одеяние, вытканное по краю золотом. В руках он держал янтарные четки, которые неторопливо перебирал, что-то едва слышно шепча. Он был стар, очень стар, но крепок и силен, а взгляд его темно-ореховых глаз, казалось, проник в самую душу аббата.

— Я привел к тебе того человека, о котором ты говорил! — произнес мавр, показав хозяину лавки на аббата.

— Ты хорошо выполнил свою работу и заслужил награду! — проговорил чернокожий своим сильным голосом и протянул ему кожаный кошель, набитый золотом.

Мавр взял золото, низко поклонился и покинул лавку.

— Я знаю несколько языков… — начал аббат, но чернокожий остановил его движением руки:

— Это мне известно. Я не собираюсь отправлять тебя на галеры, или на рудники, или на далекие плантации. Я вовсе не для этого выкупил тебя у прежнего хозяина. Ты нужен мне, поскольку именно ты исповедал некоего умирающего португальца.

— Откуда вы знаете, господин… — начал аббат, но собеседник снова остановил его нетерпеливым жестом:

— Я знаю, и этого довольно. А теперь отдай мне пояс португальца.

Аббат на мгновение замешкался. Он вспомнил, как берег этот пояс словно зеницу ока, как вынес его с пиратского корабля, как прятал под жалким рубищем раба…

— Отдай мне его, — твердо повторил чернокожий. — Это не твоя тайна и не твое назначение. Ты должен был только принести его мне.

И аббат подчинился.

— Что же теперь будет со мной? — спросил он, отдав чернокожему пояс.