– Волки вокруг ходят, на дитя твое скалятся – а ты собаку сторожевую ругаешь!

Ничего не понял Ван дер Роде, только сильно удивился: до того молчала Алена, а тут вдруг разговорилась!

Однако отступился, не стал ее больше ругать.

А ночью страшное дело сделалось: набежала из темного леса стая волков, к самому господскому дому подошла. Собак дворовых волки загрызли, а которых не загрызли, тех распугали и прямо в сени пробрались. Впереди всех черный волк, огромный да одноглазый, глаз его как уголь горит, из пасти пена капает.

Слуги перепугались, в людской заперлись, боятся нос высунуть, крестятся да трясутся.

А волкам до слуг дела нет, волки дверь грызут, хотят на хозяйскую половину пролезть.

Дверь-то крепкая, дубовая, волки от злости рычат, да одолеть ее не могут.

Тут хозяин, господин Ван дер Роде, разъярился.

– Что за место такое, где дикие волки в господский дом могут ворваться? Что за слуги у меня, что простых зверей перепугались?

Схватил он шпагу офицерскую, в сени выскочил и на волков напал.

Все волки хвосты поджали, на улицу выбежали, один черный, одноглазый на хозяина наступает. Пастью щелкнул, шпага тонкая враз и переломилась.

Думал господин Ван дер Роде, что смерть его пришла – да вышло-то еще хуже.

Откуда ни возьмись в сенях появился Ванечка, сынок господский единственный.

Видно, выходил на двор да задержался.

Одноглазый волк к нему подскочил, на пол повалил, пасть раскрыл, вот сейчас загрызет…

Схватил Иоганн Ван дер Роде пищаль заряженную, запалил фитиль да выстрелил в одноглазого волка. Точно в голову целил – чтобы, не дай бог, в дитя родное не попасть.

А тому ничего не сделалось – то ли пищаль плохо заряжена, то ли волк от пули заговорен.

Ванечка лежит ни жив ни мертв, крикнуть и то не может – от страха голоса лишился. Отец его пищаль отбросил, хочет голыми руками страшного волка от сыночка оттащить… да где ему! Силен волк одноглазый страшной, неодолимой силой!

И тут выскочила в сени Алена-старшая, Степана Разина жена невенчанная, с казацкой саблей в руках. Взмахнула саблей – и отсекла одноглазому волку голову.

Откатилась голова в угол, глазом горящим крутит, зубами скалится, туловище косматое в другой угол отлетело…

Да тут и погас глаз волчий, и пасть закрылась.

Смотрят Иоганн да Алена – нет в сенях волка, а лежит человек с головой отрубленной, черный да одноглазый, то ли на цыгана похожий, то ли на персиянина.

– Правду ты, Алена, давеча насчет волков сказала! – вымолвил господин Ван дер Роде. – Ты-то сказала, да я тебя не понял, чуть через глупость свою сыночка не лишился!

А Алена ничего не ответила – забрала саблю казацкую и в свою светлицу воротилась, где она с малой дочкой жила.

Наутро вышел господин Ван дер Роде умываться, глянул в зеркало серебряное – а у него все волосы враз седыми сделались.

После того начал он быстро стареть. Сила его ушла, глаза потухли, видно, забрал у него живые соки одноглазый оборотень.

Понял он, что недолго ему на свете жить, и одна только мысль у него осталась – вырастить сына своего, Ванечку, женить на хорошей девушке из знатной семьи да дождаться внуков.

А Ванечка уж подрастает, да только ни на одну девушку смотреть не хочет, кроме Алены- меньшой, с которой вместе он рос.

– Либо, батюшка, жени меня на Алене, либо останусь я один! Другая жена мне не нужна!

– Да что ты такое говоришь? – вразумляет его отец. – Ты же, Ваня, не простой человек, ты из знатной голландской семьи происходишь, предки твои многим государям служили и много от них чести и уважения имели. А она, Аленка эта, – невесть какого рода-племени, казачки-ватажницы отродье, незнамо от кого прижитое!

– Не говори так, батюшка, про Алену! Одна она мне мила, а какого она роду-племени – до того мне нет дела! Жени меня, батюшка, на Алене – или в монахи уйду!

– Что ты задумал! Нет у тебя разума! Постесняйся предков своих знатных, благородных…

– Не тебе бы, батюшка, меня стыдить! Ты ведь сам отца не послушал, против его воли пошел, бунтовщику да разбойнику служил! Сделай по-моему, жени меня на Алене!

– Никак этого нельзя! – увещевает его родитель. – Ведь ты с Аленой вместе вырос, почитай, в одной люльке качался, она тебе все равно что сестра родимая, никак тебе нельзя на ней жениться! Грех это большой, тяжкий!

– Сам же ты, батюшка, говоришь, что я знатного роду, а она неизвестного, значит, никак она мне сестрой быть не может. Жени меня на ней – или ни на ком не женюсь!

– Слышала бы тебя твоя матушка, жена моя покойная Катерина! Слезами бы она умылась, от горя бы сердце ее разорвалось! А и на том свете она слышит слова твои нечестивые, и нет ей покоя в райской обители! Ради матушки своей одумайся!

– Была бы жива матушка, она бы меня послушала, она бы пожалела! Она бы поняла, что не жить мне без Алены! Последнее мое слово, батюшка, – либо жени на Алене, либо в монахи уйду, в Макарьевский монастырь! Буду там Богу молиться, твои грехи, батюшка, замаливать… а их, батюшка, у тебя немало!

Схватился Ван дер Роде за голову.

В прежние времена такого самовольства не было, молодежь послушная была. А коли отцовой воли кто ослушается – того и выпороть могли на конюшне, не посмотрев на знатное происхождение.

Но те времена прошли, дворянских детей больше не пороли, кроме того, непростое было у них положение, и Ван дер Роде уговорил сына немного повременить, не уходить в монастырь хотя бы до осени, помочь отцу в сложных хозяйственных работах.

Он надеялся, что за это время Ваня одумается.

Однако не сбылась его надежда, по-другому жизнь повернулась.

К осени заболел Ваня, занедужил.

Слег, встать не может, в руках и ногах силы не стало, есть-пить перестал, лицом побледнел, глаза запали, по всему видать – смерть его подходит.

Отец его печалится, не знает, что делать, как Ваню вылечить. Сперва лекаря позвал, из своих, из немцев голландских, господина Клааса. Тот посмотрел на Ваню, головой покачал, языком поцокал и сказал господину Ван дер Роде:

– Это тяжелая болезнь, непонятная. То ли бледная немочь, то ли злокачественное бессилие. Попробуйте подкрепить его красным вином либо померанцевыми яблоками, а если ни то, ни другое не поможет – не знаю, что и делать.

Денег взял у господина Иоганна, в возок сел и уехал.

Отец поднес Ване своими руками чарку красного вина – не пьет Ваня, дал душистое померанцевое яблоко – отказывается, глаза закатывает. И еще бледнее становится, еще больше слабеет.