— Но потом, неужели он потом хотя бы в двух словах не рассказал тебе о том, что произошло у нее в каюте?
Она твердо покачала головой:
— Он мне ни слова не сказал. И вытащить из него что-нибудь было невозможно. Ему неведомы были минуты откровения, минуты слабости, особенно с женщинами. Он отделался отговоркой, даже не рассчитывая, что я поверю; я это знала не хуже, чем он. Просто надо было что-то сказать, чтобы я больше к нему не приставала. Но того, что он сказал мне, было достаточно, чтобы я обо всем догадалась.
— Так что же он тебе сказал?
— Сейчас я расскажу тебе, слово в слово. За час до рассвета, когда все на пароходе еще спали, он разбудил меня, тихонько постучав в дверь. Он был полностью одет, но не могу сказать, оделся ли он утром или просто не успел раздеться с ночи. На лбу у него, над бровью, появилась маленькая царапина. В полдюйма величиной, не больше.
Он вошел, тщательно закрыл за собой дверь и в очень резком, приказном тоне обратился ко мне: «Одевайся, ты мне нужна. С твоей новой подружкой прошлой ночью произошла неприятность: она в темноте упала за борт. Больше она здесь не появится». И тут, чтобы поторопить меня, начал одну за другой кидать мне мои вещи — чулки и все остальное. Вот и все, что он мне сказал, и больше я от него ничего не слышала, ни тогда, ни потом; только что с ней произошла неприятность и она в темноте упала за борт.
— Но ты догадалась?
— Как же я могла не догадаться? Да я ему и сказала об этом, и он согласился, что я, возможно, догадалась. Но в ответ он спросил: «Ну и что ты собираешься делать?»
Я ответила, что это не входит в наше соглашение. «Одно дело — карточные игры, а другое…»
Сначала он снял с пальца кольцо, чтобы не повредить мне кожу, и несколько раз ударил меня ладонью по лицу, пока у меня не потемнело в глазах и, как он выразился, «из головы не вышла дурь». Он пригрозил мне. Он сказал, что, если я донесу на него, он сделает то же самое. И тогда мы оба сядем в тюрьму. К тому же это меня видели вместе с ней, а не его. Так что я этим ничего не добьюсь, мне самой только хуже будет. А еще он пригрозил, что, если я кому-нибудь проболтаюсь, то он собственными руками свернет мне шею, чтобы мне больше неповадно было.
Когда он увидел, что я перепугалась до смерти и готова выслушать его, он заговорил о деле. «Ее уже не вернешь, — заметил он. — А тебя завтра в Новом Орлеане, когда ты сойдешь на берег, будут поджидать сто тысяч долларов».
Он подождал за дверью, пока я оденусь и выйду вслед за ним.
Он перенес те немногие пожитки, что у меня были, в свою каюту, а ее вещи мы вместе перетащили ко мне. Не позабыв и о той птахе в клетке. Он достал из кармана твои письма к ней, фотографию, которую ты ей прислал, и положил их ко мне в сумочку. Нам оставалось только ждать, когда пароход прибудет на место.
Когда мы пришвартовались к берегу и началась высадка, то поднялась такая суматоха, что ее никто не хватился. Ни один пассажир о ней не вспомнил, все были заняты своими делами. И если кто-нибудь вообще и обратил внимание на ее пустую каюту, то он наверняка решил, что о ней и ее вещах уже позаботились. Мы покинули судно порознь; он — в самом начале, а я — одной из последних. И на это тоже никто не обратил внимания.
Я увидела, что ты стоишь на причале, и узнала тебя по фотографии, а когда все наконец разошлись, я подошла к тебе. Вот и все, Лу.
Она замолчала и откинулась назад, сев на пятки и устало уронив руки на колени, словно не в состоянии больше ими жестикулировать. И в этой позе, поверженная, безжизненная, она, казалось, ждала, когда он вынесет свое решение, когда объявит ей приговор. Все в ней было обращено к полу: плечи, голова и даже изгиб спины; наверх смотрели лишь глаза, прикованные умоляющим взглядом к его мрачному лицу.
— Не совсем, — покачал он головой. — Еще не все. А куда делся этот, как бишь его? Какие у вас были дальнейшие планы?
— Он сказал, что пошлет мне весточку, когда пройдет достаточно времени. А получив ее, я должна была…
— Сделать то, что ты сделала.
Она отчаянно затрясла головой.
— Не то, что я сделала. Хотя тебе, возможно, так показалось. Один раз я встретилась с ним на пару минут, тайком от тебя, когда ходила по магазинам — мы договорились заранее, — и я заявила ему, чтобы он больше на меня не рассчитывал, пускай забудет о своем плане, я его больше не в силах выполнить.
— Почему же ты передумала?
— Что проку тебе теперь это объяснять?
— А почему бы и нет?
— Какой смысл? Ты все равно не поверишь.
— Предоставь мне самому судить.
— Ладно, раз тебе так хочется знать, — почти с вызовом ответила она. — Я сказала, что не в состоянии исполнить задуманное им, потому что влюбилась в своего собственного мужа.
Вдруг словно разноцветная радуга вспыхнула на хмурых небесах. Он попытался уверить себя, что это ему только кажется, точно так же, как и настоящая радуга является лишь оптическим обманом. Но она не померкла, не исчезла; перед ним встала радуга надежды, предвещая своим сиянием появление солнца.
Она продолжала говорить, но благодарное потрясение, вызванное ее последней фразой, окутало его теплой волной, и он пропустил часть ее слов мимо ушей.
— …Засмеялся и сказал, что я знаю про любовь не больше, чем про жизнь на Луне. Потом он озлобился и заявил, что я — лгунья и просто хочу сама заполучить все денежки.
«Я влюбилась» — эти слова звучали в его ушах, заглушая ее рассказ. Как навязчивый контрапункт звучит на фоне основной мелодии, почти вытесняя ее.
— Я попыталась от него откупиться. Я предложила ему деньги, все, что могла бы заполучить, почти столько, на сколько он рассчитывал с самого начала, только чтобы он убрался из Нового Орлеана и оставил меня в покое. Да, я готова была
«Впервые в жизни стать счастливой», — пронеслось у него в голове. «Она была со мной счастлива».
— Если бы он только согласился принять выкуп, я бы придумала для тебя какое-нибудь объяснение — что у меня вытащили из кармана кошелек, как только я взяла деньги в банке; что моя «сестра» внезапно заболела и осталась без средств, и я отослала их в Сент-Луис, — ах, да все, что угодно, любую небылицу, лишь бы она не была такой позорной, как правда. Да, я готова была пойти на риск, навлечь твое неудовольствие, неодобрение, хуже того, возбудить у тебя подозрение, лишь бы мне позволили остаться с тобой, лишь бы мне оставили тебя.
«Оставили тебя». Он вспомнил тепло ее поцелуев, необузданную веселость улыбок. Какая актриса способна играть такую роль изо дня в день, с утра до вечера? Даже профессиональные актрисы проводят на сцене несколько часов в день, а в остальное время отдыхают. Скорее всего, она была искренна. Он вспомнил выражение ее лица, когда они прощались в тот последний день; в глазах ее застыла жалостливая, томительная грусть. (Но была ли она в них тогда на самом деле или он сейчас внушил себе все это?)
— Его мое предложение не устраивало. Ему нужно было все, все целиком. Выхода не было. Какую бы огромную сумму я ему ни предложила, он все равно бы думал, что себе я оставила гораздо больше. Он никому не доверял — я однажды услышала это от него во время ссоры, — даже самому себе.
Проговорившись, что я люблю тебя, я выдала себя с головой и дала ему в руки оружие против себя. Поняв это, он не замедлил им воспользоваться. Он пригрозил, что, если я не соглашусь довести до конца его план, он самолично выдаст меня тебе, написав анонимное письмо. Денег своих он, возможно, не получит, но зато и я не получу желаемого. И тогда мы оба вернемся к тому, с чего начали. «А если ты
