выспрашивал, куда это Рикс уезжал. Но тот успешно отразил все попытки брата вызнать, чем он занимался. После обеда Бун ушел в конюшню. Рикс, чтобы Паддинг не донимала его, загородил дверь своей комнаты креслом.

Сейчас Рикс сидел за столом и аккуратно переворачивал хрупкие листы. У Норы был ясный почерк и простой, без вычурности, стиль. Некоторые страницы слишком выцвели, не разобрать слов, но в воображении Рикса ее жизнь в Эшерленде была подобна изящной акварели. Он сумел увидеть Лоджию так, как ее описывала она: комнаты, коридоры, безукоризненные спальни, наполненные антиквариатом со всего мира, вощеные блестящие полы из дорогих сортов дерева, мириады окон всех форм и размеров. К январю 1920 года Нора окончательно смирилась с присутствием строителей, которые трудились от зари до зари. Лоджия увеличивалась.

Располагающими к лени весенними деньками она обожала кататься на лодке по озеру, обычно в компании с Норрисом Бодейном, и наблюдать за дикими лебедями, которые гнездились на северном берегу. Во время одной из таких прогулок, в апреле 1920 года, когда Эрик уехал по делам в Вашингтон, она заметила в Лоджии любопытную особенность. Рабочие рубили высокие сосны с северной стороны дома, чтобы возвести строительные леса, и там же в стене Лоджии от крыши до фундамента была кривая забетонированная трещина шириной по меньшей мере фута в два.

Когда она спросила об этой трещине, Норрис со своим заметным северокаролинским акцентом объяснил, что Лоджия под собственной тяжестью медленно погружается в остров.

Разлому уже много лет, и Эрик, чтобы он не расширялся, уравновешивает Лоджию новыми пристройками.

У Норы были собственные комнаты в восточном крыле, и она редко отваживалась выходить оттуда. Она несколько раз терялась в Лоджии и безнадежно блуждала по лабиринту комнат, пока ей не удавалось встретить кого-нибудь из слуг. Иногда Нора целыми днями не видела Эрика. Ладлоу был для нее не более чем призраком, которого она слышала по ночам, когда тот ходил по коридорам.

Рикс был очарован ею. Он наблюдал, как маленькая девочка становилась женщиной. Затаив дыхание, читал восторженное описание банкета на триста человек. Она негодовала, когда на трофейном «фоккере», привезенном из Англии после Первой мировой войны, Эрик пролетел мимо окон детской и испугал ребенка. О маленьком Уолене она писала с любовью и нежностью.

«Маленький Уолен, — мрачно подумал Рикс. — О, Нора, если бы ты только могла видеть его сейчас!»

Ветер яростно хлестал по деревьям за окном. Рикс приближался к заключительным страницам дневника. Он стал поверенным Норы, ее последним компаньоном. Он читал, а время сдвигалось, раскалывалось и затягивало его в водоворот людей и событий.

Нора стояла на балконе в длинном белом платье и смотрела в угрюмое майское небо. Тучи выкатывались из-за гор, как товарные поезда, каждый из которых вез более тяжелый груз, чем предыдущий. Небо пронизывали темные нити, а вдали плясали быстрые вспышки молний. Когда капли дождя забарабанили по поверхности озера, Нора вернулась в спальню и закрыла балконную дверь. Прогремел гром, и стекла в рамах задребезжали.

Она вышла из своей комнаты и направилась через коридор в детскую, где Мэй Бодейн присматривала за маленьким Уоленом. Ребенок весело играл в колыбели. Мэй, жизнерадостная молодая ирландка с волнистыми золотыми волосами, стояла перед большим окном, любуясь водяной завесой над озером.

— Как поживает сегодня мой ангел? — весело спросила Нора.

— Отлично, мэм. — Нянька подошла к колыбели и улыбнулась Уолену. У этой симпатичной женщины со спокойными серыми глазами тоже был сын, которого назвали Эдвином. — Весел, как жаворонок.

Нора рассеянно посмотрела на своего милого мальчугана. Эрик уже заговаривал о новом ребенке, но Нора была не в восторге от такой перспективы. В постели Эрик был холоден и груб. Она вспомнила совет отца: «Дай ему время. Если упустишь свой шанс, то будешь сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь».

Уолен смеялся и пускал пузыри, забавляясь с новой игрушкой.

Когда Нора увидела, что это, ее лицо застыло.

Игрушкой оказался маленький серебряный пистолет.

Она протянула руку и отобрала его у сына. Уолен захныкал.

— Что это? — недовольно спросила она. — Ты ведь знаешь, Мэй, что я не люблю оружие!

— Да, мэм, — нервно сказала Мэй, — но когда я вошла сегодня утром, пистолет уже был в колыбели. Уолену так нравится с ним играть, что я подумала…

— Кто это принес?

— Я не знаю. О, мэм, он ужасно расстроен!

Нянька взяла рыдающего ребенка и принялась укачивать.

Нора крепко сжимала в руке возмутительную игрушку. Она говорила Эрику, что не хочет, чтобы ее сын связывался с оружием, даже игрушечным, до тех пор, пока ему не представится возможность увидеть, каким разрушительным оружие может быть. Нора была взбешена тем, что муж так открыто пренебрег ее пожеланием.

— Черт побери, — фыркнула она, и Мэй недоумевающе уставилась на нее. — Я не позволю ему обращаться со мной подобным образом!

Выскочив из детской, Нора быстро пошла по коридору к лестнице, которая должна была привести ее на другой этаж, в личные апартаменты Эрика.

По окнам колотил дождь, с балконов бежали потоки воды. Когда Нора поднималась по ступенькам, ее ослепила вспышка молнии, а гром прогремел так близко, что показалось, будто вся Лоджия заходила ходуном, как корабль в бурю.

На третьем этаже тусклый свет, сочившийся сквозь грязные окна, придавал этой части Лоджии вид омерзительного капища, где поклоняются какому-нибудь языческому божеству. На стенах висели дробовики, карабины и пистолеты, сделанные Эшерами. В широких коридорах стояли пушки.

В тени притаились чучела животных: медведи, олени, львы, тигры. Настоящий зверинец. Когда Нора проходила мимо, ей казалось, что стеклянные глаза пристально следят за ней. Она не раз оборачивалась, чтобы убедиться, что за ней никто не идет. Коридор свернул налево, затем направо и привел ее к ряду дверей в каменной стене и к узкой лестнице, ведущей наверх, в кромешную темноту. Там, в глубине мансарды, мерно, как сердце, стучали молотки рабочих.

Раскат грома напомнил ей канонаду той ужасной июльской ночи почти годовой давности.

— Эрик! — Зов Норы покатился по коридору, отражаясь от стен, и, превратившись в шепот, вернулся к ней.

Через несколько минут Нора поняла, что где-то не там свернула. Все было незнакомо. Снова и еще сильнее ударила молния. Дюжина хрустальных сов на встроенных в стену подставках задрожала, а одна свалилась и со звуком ружейного выстрела разлетелась на мелкие кусочки.

— Эрик! — снова закричала Нора, и в ее голосе появилась паническая нотка.

Она продолжала идти вперед и теперь уже искала лестницу вниз. Никого из слуг Нора не видела, а все окна, мимо которых проходила, были покрыты пленкой воды. Стук молотков продолжался, замирая и усиливаясь почти в такт с раскатами грома.

Она окончательно заблудилась. Хищники у стен беззвучно рычали на нее, а впереди на пути стояло чучело льва. Его зеленые блестящие глаза смотрели вызывающе, как бы предлагая подойти поближе. Нора свернула в другой коридор, где вдоль стен висели средневековое оружие и латы. В конце виднелась тяжелая дверь. Женщина распахнула ее и снова позвала Эрика. Ответа не последовало, но молотки теперь стучали громче.

Перед ней открылась винтовая металлическая лестница, ведущая вверх, к белой двери в двадцати футах. Эти молотки, казалось, стучали прямо по голове. Осторожно переставляя ноги, женщина поднялась по лестнице и протянула руку, чтобы открыть дверь.

Но тут остановилась. Дверь была обита толстой белой резиной, а ее медная ручка потускнела от частых прикосновений. Когда Нора дотронулась до нее, по руке прошла холодная дрожь. Но дверь была заперта. Женщина собралась было постучать и попытаться под какофонию грома и молотков позвать на помощь, но тут щелкнул замок.