площадку. А сейчас, осмыслив все произошедшее, более всего хотел вернуться на поле и играть.

Иста показал себя хорошо, гораздо лучше, чем я думал. Племянник правителя налетел на него с разбегу, отбросив от мяча, но Иста мигом вернулся в игру и отобрал мяч уже у другого игрока противной команды. Тогда племянник налетел сзади и подсек Исту под колено, сбив на землю. Как и было оговорено, команда соперников заработала свое очко. Ситат велел Исте покинуть площадку, потому что мой друг нетвердо держался на ногах, но он проигнорировал распоряжение и вернулся в игру.

Когда племенник правителя снова повел мяч в нашу сторону, а двое наших защитников старательно делали вид, будто не в силах его задержать, Иста неожиданно устремился к нему сзади.

— Нет!

Это восклицание вырвалось у меня при виде искаженного гневом лица Исты. Он налетел на знатного игрока, ударив его плечом, а когда тот отшатнулся, оказался впереди него, присел и резко выпрямился, вложив всю силу ног и корпуса в удар покрытого деревянным наплечником плеча, который пришелся противнику в щиток шлема, защищавший подбородок.

Голова игрока откинулась назад с треском ломающихся позвонков.

Айо! Осознав, что натворил Иста, я прыгнул вперед и истошно заорал:

— Беги!

И краешком глаза успел заметить, что Ситат занес дубинку. За миг до того, как она обрушилась на мою голову.

На следующий день всех нас, всю команду, включая носильщиков и поваров, привели на площадь перед городским храмом. Иста уже находился там. Связанный. Племянник правителя, которого он ударил в подбородок, был мертв. Парализованный ударом, он не мог пошевелиться, и его отец сам вонзил кинжал в сердце сына, чтобы избавить его от мучений.

Ситат показал мне обсидиановый кинжал:

— Попробуй только дернуться или слово вымолвить, и я тебе глотку перережу.

Голова моя все еще раскалывалась, на ней вздулась шишка величиной с яйцо. Я и сам понимал, что не должен давать волю своим чувствам. Иксчель уже сообщила мне без обиняков, что Иста будет принесен в жертву. Спасти его не могло ничто, а вздумай кто-то из нашей команды протестовать, под Нож Богов отправились бы все мы, без исключения.

Чтобы не подвести товарищей, я старался держаться, хотя колени мои дрожали, а сердце истекало кровью. Исту потащили по ступеням к поджидавшему жрецу, не позаботившись о том, чтобы одурманить его: они хотели, чтобы он вкусил страх и страдание в полной мере. Я отвел взгляд, стараясь не дать волю подступившим к глазам слезам, но когда услышал звук погрузившегося в плоть кинжала, непроизвольно взглянул и увидел, как жрец вырвал его сердце из груди и поднял, показывая всем. Иста был еще жив: тело его конвульсивно содрогнулось, а глаза округлились от ужаса при виде собственного сердца. Последнего, что он увидел в своей жизни.

Вместо того чтобы почтить моего друга, съев его, как поступили бы с павшим в бою храбрым воином, отец убитого игрока приказал порубить его тело на куски и бросить двум псам.

Так закончился мой первый опыт на игровом поле.

Но я поклялся, что скорее последую за другом на жертвенный алтарь, чем соглашусь играть за команду, которая намеренно проигрывает встречу.

— Это безумие! — вскричал, услышав меня, Ситат.

— Я стану играть только так, и не иначе. Я принесу тебе славу, о которой ты так мечтаешь. Но играть буду только для того, чтобы выигрывать.

Так и случилось, что я стал великим хищником небес и в этом обличье должен был вести команду к победам.

— Надевай маску перед тем, как мы вступим в какой-либо город, и не снимай, пока не уйдем. Не позволяй никому увидеть твое лицо.

Я и сам знал, что мне желательно носить маску. А как иначе, если могущественный господин из Теотиуакана жаждет моей крови? В чем состояла вина моего отца, я до сих пор не знал. А Ситат если и знал, то не рассказывал. Начальник команды вообще предпочитал не обсуждать мои проблемы.

Ношение на людях орлиной маски не должно было пробудить ни в ком никаких подозрений. Многие великие игроки отождествляли себя с существами, имя которых принимали, и появлялись публично только в масках, однако мы оба знали, что Ситат велел мне закрыть лицо не только по этой причине. Он знал, что будет, если разыскивающие меня большие люди из Теотиуакана узнают, что я играю в его команде, на алтаре окажусь не только я, но и все мы.

Мне оставалось лишь гадать, какую игру ведет Ситат и что заставляет его рисковать собственной жизнью и Жизнью дочери, не говоря уже обо всех остальных.

Неужели все дело только в том, что он видит во мне возможного великого игрока, который прославит его второстепенную команду? Может, и так… Но по моему разумению, чтобы побудить Ситата пойти на такой риск, требовалось нечто большее, чем просто игра в мяч. Он вел другую игру, и каким-то образом она была связана с орлиным облачением, которое было отдано мне.

Я играл жестко и целеустремленно, не щадя никого. Выходил на площадку, чтобы побеждать. Любой ценой. Не брезговал никакими, самыми подлыми приемами. Зеваки восхищались тем, что я творил на площадке: падениями, криками, льющейся кровью, тем, что игроков уносили с поля.

Когда я ступал на площадку, со мной неизменно пребывал образ орла, с которым я слился… и вопль Исты, который он издал, когда у него вырвали сердце.

Ситат не понимал, что я играл не ради славы и благ, причитающихся знаменитому игроку. Ярость, двигавшая мною, была вызвана не стремлением к почестям и богатству, но бесконечно более разрушительным чувством. Жаждой мести.

Оме, моя тетя — нет, не просто тетя, а мать, ибо иной матери я не знал, — была жестоко убита при попытке защитить меня от угрозы из прошлого, о которой я до того момента даже не подозревал. И если бы нам не пришлось бежать, как диким животным, которых преследуют охотники, Иста и сейчас был бы жив.

Некие могучие силы из Теотиуакана пролили кровь тех, кого я любил. Ну что ж, придет время, и я возьму кровь за кровь.

Мои отношения с Иксчель тоже осложнились. Мы занимались любовью, но мое тяготение к насилию стало проявляться и в постели.

— Ты пугаешь меня, — сказала она. — Я тебя не узнаю. Ты больше не тот мальчишка, который носил мою поклажу.

— В любом случае, я действительно больше не мальчишка. Я мужчина.

— Нет, ты не просто мужчина. Даже не просто игрок в мяч. Я тоже игрок в мяч и знала многих игроков. В тебе чувствуется нечто совсем иное, нечто пугающее. Ты стал зверем. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь выходил на площадку с таким желанием убивать. Другие игроки тоже нутром чуют это — и товарищи по команде, и соперники. Ты устрашаешь всех.

— Вот и хорошо. Чем больше меня боятся, тем легче мне будет побеждать.

О чем я сожалел, так это о том, что мой наставник, Вук, не видел, как я выиграл состязание в Кантоне и был избран для участия в Игре Черепа в Теотиуакане. Еще до последних игр в Кантоне Вук слег, а потом и испустил последний вздох, и теперь ему предстояли испытания девяти преисподних Миктлана. В искалеченном теле старика пребывал дух великого игрока, и сколь бы тяжело ни пришлось ему в ином мире, я твердо верил, что, освободившись от оков старческой плоти, он силою духа преодолеет все препоны и обретет Блаженное Ничто.

Я остался без учителя, но продолжал учиться сам, ибо знал, что прежде чем придет мой черед снизойти в Миктлан для прохождения тамошних испытаний, мне предстоит величайшее испытание Сего Мира — встреча с грозным и непобедимым Ягуаром Теотиуакана.