стороны страшновато. Прошу вас, не стоит отнимать время у вашего хорошего доктора.

Прославленный археолог пожал плечами, по-прежнему сомневаясь, но покуда не зная, как отвечать на столь бурные возражения.

— Ну ладно. По крайней мере давайте спустимся к камину, вы не против? Я разведу огонь и принесу чего-нибудь подкрепиться.

— А вот это… было бы чудесно, — кивнул Ринд.

Всего лишь через несколько минут он с наигранным восторгом уписывал луковую похлебку.

— Надеюсь, — мягко начал сэр Гарднер, — ваше состояние не опасно для жизни?

— Конечно нет. Нужно только строго соблюдать режим. А я, признаюсь, иногда забываю об этом.

— Не стоит вести себя так опрометчиво.

Ринд кашлянул.

— Вы правы.

Сэр Гарднер задумчиво хмыкнул.

— Не мешало бы вам немного умерить прыть. «Кто никуда не торопится — долго живет». Так говорили римляне.

Ринд продолжал есть похлебку.

— Боюсь показаться последним приспособленцем, — прибавил археолог, — однако мне кажется, ваше недомогание, особенно если диагноз верен, — дает вам лишний повод пересмотреть некоторые предубеждения.

Но молодой шотландец не клюнул на эту наживку:

— Я не совсем понимаю, о чем вы.

— Видите ли, для людей, не обладающих железным здоровьем, существуют места с куда более благоприятным климатом.

Ринд опустил ложку на край тарелки.

— Я-то всегда полагал, что Египет — страна эпидемий, где процветают расстройства пищеварения.

— Эпидемии в наши дни очень редки, а думать, что ешь, нужно в любом уголке мира.

— А как же глазные болезни?

— У меня был целый букет, но воздух пустыни оказался необычайно целебен. Он может излечить и многое другое.

Ринд еле заметно покачал головой.

— Нет, я серьезно, мой мальчик. Немало найдется людей, которые жаловались на свои легкие, покидая Англию, а возвращались из Египта здоровыми и помолодевшими. Там же не знают ни изнурительных зим, ни простуд.

Ринду вспомнился врач из Кеттлберна, беспристрастный в этом вопросе, но придерживавшийся схожей точки зрения. («Как же вы здесь поправитесь, — убеждал он, — если с трудом вдыхаете воздух через толщу сажи? Взгляните хотя бы на тех ласточек. Всю зиму они наслаждаются целебной атмосферой Египта, покуда вы бродите подымным переулкам Эдинбурга. Только не говорите мне, что у ласточки больше мозгов, чем у какого-нибудь шотландца!»)

— Знаете, — продолжал сэр Гарднер, — греческие лекари считали египтян самой здоровой нацией в мире.

— Если не ошибаюсь, еще Платон утверждал, что лучшее лечение — позволить больному скончаться как можно скорее.

Археолог тихо усмехнулся.

— Мой мальчик, неужели вам наплевать на свое здоровье?

— Нет, нет! — отозвался Ринд, едва не залившись краской смущения.

— Тогда я не вижу причин отказываться от возможности хорошего лечения.

— Не в этом дело, — растерялся молодой человек. — Ведь кроме болезней в Египте довольно других, более грозных опасностей…

— Например?

— Разбойники, враждебные туземцы… крокодилы.

Прославленный археолог рассмеялся.

— У человека с уравновешенным характером больше шансов погибнуть от зубов ирландского волка, чем угодить в пасть египетского крокодила. А что касается безопасности, уверяю вас, на побережье Нила так же спокойно, как и в нашем Гайд-парке в полдень. — Тут он с довольным видом погладил верхушку своей трости. — Я уже не говорю о других бесценных преимуществах, нематериального плана. Взгляните хотя бы на Наполеона.

Впервые за несколько недель сэр Гарднер по собственной воле упомянул это имя, и Ринд постарался не выдать своего изумления.

— Позвольте, вы говорите не о своем терьере?

— Нет, я имею в виду Бонапарта, генерала. Из Египта он возвратился совершенно иным человеком.

— В какую сторону он изменился — в лучшую или в худшую?

— Это с какой стороны посмотреть. Во всяком случае, он явно открыл там нечто такое, что направило его на путь изменения.

Не зная, к чему эти речи, но и не желая упустить необычайную возможность, Ринд постарался выжать из собеседника еще хоть что-нибудь.

— А по-моему, вы как-то упоминали, — обронил он, не отрывая глаз от своей тарелки, — будто Наполеон почти не видел чудес Египта.

В наступившей тишине Ринд увидел, как лицо сэра Гарднера расцвело в хитрой улыбке:

— Да, но ведь он из тех редких людей, к которым гора приходит сама. Еще похлебки?

— Э-э-э… Спасибо, не надо.

— Может, чая?

— Нет…

— В Египте ваш аппетит разгуляется, — улыбнулся сэр Гарднер. — Наполеону это не повредило.

Не сказав более ни слова, он оставил ученика в туманном недоумении, а сам отправился на прогулку с терьером.

В канун Рождества тысяча восьмисотого года Виван Денон работал над своими «Путешествиями» в тесной квартирке на рю де Ортье, когда внезапный раскатистый грохот сотряс оконные стекла, так что многочисленные заморские диковины отозвались мелодичным звоном. Выглянув в щель между ставнями, Денон увидел молнию, сверкнувшую в разреженных тучах над Лувром, однако не заметил никаких иных признаков бури или дождя; к тому же кожа, успевшая обрести в Египте чувствительность хорошего барометра, не предвещала погодных колебаний. Осталось предположить, что в небесах разразилась сухая гроза, вроде той, которую ему довелось перенести в Восточной пустыне, на полпути между Нилом и Красным морем. Денон припомнил тогдашние ощущения — запах текущей из носа крови и вкус песка, забившего рот, — и содрогнулся, испытав невольную гордость за пережитое.

Минуло более года с тех пор, как они с Наполеоном под покровом глубокой ночи покинули Каир. Взойдя на венский фрегат в Александрии, они ускользнули от английских крейсеров (уже во второй раз на помощь пришел спасительный туман) и отплыли во Францию, где были встречены вовсе не как дезертиры — египетская кампания продолжала с грехом пополам развиваться под руководством генералов Клебера и Мену, — но как настоящие герои-завоеватели. На фоне беспорядков, которые захлестнули страну, Наполеон молниеносно прибрал правительство к рукам, свершив стремительный и бескровный coup d'etat.[50] Можно сказать, в одиночку он восстановил закон и порядок, усмирил