Затем, на второй год, он приступил к бриллиантовой, на пятьдесят восемь граней, огранке этого большого камня. В процессе огранки он делал свинцовые формы, и Эммануэль скопировал с их изображений то, что помещено выше. «Великий Питт» — так теперь именовался основной камень — был, вероятно, первым из больших алмазов, к которому применялась такая огранка.
Коуп написал губернатору. Поначалу он полагал, что камень будет в двести восемьдесят каратов, а потом понял, что останется половина — сто сорок. Трещины продолжали появляться. Неожиданные трещины, потому что если центральная часть была совершенной, наружная оказалась неожиданно плохой. Алмаз был обманчив, и девять крупных кусков пришлось отпилить. Он с ужасом ждал ответа от губернатора.
Каждый день приходил Роберт и писал отцу, что каждый отпиленный кусок он прикладывал к месту, откуда тот был взят, чтобы проверить, точно ли он подходит и не украдено ли чего. Всякий раз, когда он это делал, Джозеф Коуп, сидя на своем трехногом табурете у окна, мечтал взять да и отрезать какую-нибудь часть лица молодого Роберта. Он представлял себе его голову в медном зажиме и на колесе, смазанном маслом с алмазной пылью. Роберт же считал, что Коуп для еврея необычайно спокойный человек.
Роберта очень занимало это преображение, медленные переходы от тьмы к свету, от туманного к ясному, шлифование и отпиливание, убирание — нет, медленное стирание — негодного. И использование собственной пыли великого камня, чтобы изменить его. Это было одновременно разрушение и созидание. Он начал смотреть на Коупа как на Вулкана. Он звал его по имени — Джозеф.
Временами — потому что с матерью и сестрами отношения складывались дурно — алмаз и Хэрриет оставались для Роберта единственными просветами в темном, дурно пахнущем городе. Он знал, что алмаз, изменяясь сам, изменит их всех.
К алмазу приходили и другие посетители, хотя губернатор и запретил это. Известные люди эпохи, почтенные пэры и герцоги и приближенные короля хотели видеть его. Роберт впускал их, пока наконец Коуп не прикрыл этот цирк, выделив для посещений один час в неделю.
Все это время им приходилось бороться с нервничающим губернатором. Роберт благословлял их отдаленность друг от друга и то, что письма идут очень долго. Питт писал, что желательно, чтобы алмаз по возможности сохранил свою величину. Роберт объяснял, что, по словам Коупа, трещины оказались столь глубоки, что пришлось отпиливать куски.
Коуп хорошо знал, что если алмаз уронить, он расколется или рассыплется по трещинам. Он ощущал вибрацию, когда пилил его. Его делом было пилить, обрабатывать, полировать. В тот день, когда он собирался расщепить камень, когда алмаз был готов к операции, у него разболелась голова.
— Не сегодня, сэр, — сказал он Роберту.
Головная боль длилась почти неделю. Тогда Роберт появился со своей женой, Хэрриет, которая никогда еще не видела евреев и схватилась за руку Роберта, словно Коуп был самим дьяволом у своего горна. Она прижалась к мужу, как морской анемон, прибитый к скале сильнейшим прибоем. В красоте Хэрриет было что-то от насекомого — слишком маленькая голова на длинной тонкой шее, удлиненные формы, руки, как трепещущие усики, ощущающие грядущую опасность в этом еврее.
«Эта леди не будет носить этот бриллиант, — подумал Коуп, — никогда не будет», — и сказал это да Фонсеке.
Занимаясь огранкой, Коуп знал, каким станет этот бриллиант. Он знал, что его пропорции и углы будут совершенны. Основные углы в сорок пять градусов и на коронке, и на павильоне. Форма уравновешенна, фасеты совершенно симметричны, полировка безукоризненна. Его четырехкратная симметрия отразится в фасетах кюлассы, как и в верхних фасетах в виде звезды. Но и этот бриллиант был не без изъянов. Все еще оставался маленький изъян, трещинка или включение, на поясе, и еще одна в углу на павильоне. Они были почти невидимы и не тревожили Коупа.
Алмаз был почти готов.
— Взгляните на него, — сказал Коуп. Он задернул шторы от дурного лондонского света, прикрыл солнечные лучи и зажег все свечи. — Он начинает играть. Играть он будет долго.
— Всегда, — сказал Роберт Питт.
— Я нарочно применил волнистый пояс, сделав почти одинаковые углы наклона главных фасеток по всему камню. Результат — равностороннее сверкание, неслыханное для бриллианта с огранкой «cushion».
Роберт кивнул с таким видом, будто понял все, сказанное Коупом. Он обнаружил, что не может стоять в стороне, потому что вообразил, будто видит, как алмаз меняется день ото дня. Он оставался у ювелира до позднего вечера, хотя теперь у него появилась новорожденная дочь.
Размер кюлассы позволял маленьким фасеткам испускать пламя. Сверкание распространялось по всей поверхности, тонуло в ее глубинах, а потом выбрасывалось наружу. Бриллиант расщеплял свет, поглощал свет и извергал его, одним броском, вперед. Огонь, который он испускал, был создан, чтоб играть в колеблющемся мерцании свечей. Чистота его воды была истинно голкондской, но Коуп усилил дисперсию и чистоту.
Коуп больше не мечтал о том, как сам купит бриллиант или будет его носить, но начал ревновать к Роберту или к тому, кто заберет камень, и об этом тоже сказал да Фонсеке. Это творение стало тайной радостью для него и для его мастерской, когда он запирал ее на ночь.
Роберт, испытывая терпение Коупа, бывал у него почти каждый день, никогда не скучал, наблюдая, как алмаз со сменой времен года теряет вес, как он потерял двести восемьдесят девять карат на колесе. Но предсказания Коупа оказались верны, ибо окончательный размер составил тридцать два процента от первоначального размера камня — 136 14/16 карата. То, что сделал Коуп, получит название барочной бриллиантовой огранки. Он знал — это лучшая из лучших работ, какие он когда-либо производил.
Бриллиант получился 31,58 миллиметра в длину, 29,89 миллиметра в ширину и 21,05 в толщину. Коуп был уверен, что огранка, чистота, отсутствие цвета и световая дисперсия — все делает камень самым красивым и крупным бриллиантом в мире. Он показал Роберту, как прекрасно освещены сердца и стрелы, вырезанные внутри бриллианта. Особенно большая открытая площадка на дне была дверью, через которую владелец мог войти в бриллиант и увидеть все, что хочет; это была часть его (бриллианта) волшебства.
Полировка была завершена в марте 1706 года. Коуп уложил бриллиант на бархатную подушечку в шкатулке из букового дерева.
— Я не знаю, что скажет губернатор, но уверен, что вы хорошо выполнили работу, — сказал Роберт.
— Мне жаль расставаться с ним, — сказал Коуп, при этом радуясь, что Роберт с его сокрушительным чиханьем, длинным носом и кронциркулем тоже уберется вон. Роберт потешал его каждый раз, когда приближал свою лупу к камню, вместо того чтобы поднести алмаз к глазам, но он ни разу не поправил его.
Роберт положил коробочку в карман камзола и застегнул его на пуговицу. Двое дюжих слуг сопровождали его до заднего хода ювелирной лавки и в банковское заведения сэра Стивена, где камень поместили в железный ящик, запирающийся на три ключа. Один ключ был у сэра Стивена, у Роберта — два. Роберт заказал новую хрустальную модель бриллианта в его окончательном виде, чтобы показать амстердамским евреям.
Да Фонсека устроил так, что Абрам Натан, который был связан с немецкими придворными евреями, купил куски, отпиленные от алмаза Питта. Когда Стивен и Роберт сообщили сэру Питту, что за отрезанные куски можно выручить полторы тысячи фунтов, тот ответил, что, как ему кажется, они забыли приписать еще один ноль.
В тот год, когда бриллиант был завершен, сильно располневшая от горя Мадам вместе со всем
