— Это как посмотреть. Быть может, ей на роду написано выйти за него, что бы ни случилось…

— Никогда! Теперь Хулиана знает, какой он мерзавец, — перебил Диего.

— Человеческое сердце капризно, — ответила гадалка. Она спрятала подарок в складки своей необъятной юбки, помахала Диего на прощание и растворилась в ледяном полумраке собора. Несколько мгновений спустя гадалка уже летела по кривым улочкам квартала по направлению к Рамблас.

Вскоре после бегства цыган, незадолго до Рождества, пришло письмо от падре Мендосы. Старый священник писал каждые полгода, чтобы сообщить новости о семье и о своей миссии. В письмах он, помимо прочего, сообщал, что на побережье вернулись дельфины, что вино в атом году не удалось, что солдаты схватили Белую Сову, которая набросилась на них с кулаками, заступившись за какого-то индейца, но после вмешательства Алехандро де ла Веги ее отпустили. С тех пор целительница больше не появлялась в их краях. Причудливый и энергичный стиль этих посланий воздействовал на Диего куда сильнее, чем письма Алехандро де ла Веги, переполненные проповедями и благочестивыми советами. Разговаривать с сыном по-другому Алехандро, судя по всему, не умел. Однако на этот раз краткое послание падре Мендосы было запечатано сургучом и адресовано не Диего, а Бернардо. Индеец разбил печать ножом и отошел к окну, чтобы прочесть письмо. Диего, наблюдавший за своим другом с небольшого расстояния, видел, как менялось лицо Бернардо, пока его глаза бежали по строчкам, написанным рукой миссионера. Индеец прочел письмо дважды и передал своему брату.

Вчера, второго августа тысяча восемьсот тринадцатого года, в нашу миссию пришла молодая индианка из племени Белой Совы. С ней ребенок, не старше двух лет от роду, которого она называет просто Дитя. Я предложил женщине крестить младенца и объяснил, что в противном случае душа невинного существа подвергнется большой опасности, ибо, если Господь захочет забрать ребенка, он не сможет попасть в рай и будет низвергнут в лимб. Индианка отказалась. Она сказала, что ждет возвращения отца своего сына, чтобы тот выбрал ему имя. Женщина не стала слушать проповедь и не пожелала остаться в миссии, чтобы приобщиться к цивилизованной жизни. Она твердила: когда вернется отец ребенка, он и примет решение. Я не настаивал, ибо научился терпимо относиться к тому, что индейцы приходят и уходят по собственной воле, ведь иначе их приобщение к Истинной Вере было бы неискренним. Женщину зовут Ночная Молния. Да благословит тебя Господь и да направит каждый твой шаг.

Твой отец во Христе падре Мендоса.

Диего вернул письмо Бернардо, и оба долго молчали, глядя, как за окном угасает день. В такие моменты лицо Бернардо, необыкновенно выразительное во время дружеской беседы, становилось неподвижным, как у гранитной статуи. Чтобы избежать объяснений, он поспешил прибегнуть к спасительной флейте и принялся наигрывать какой-то печальный мотив. Диего ни о чем не спрашивал, он чувствовал, как сильно бьется сердце его брата, словно оно стучало в его собственной груди. Настало время разлуки. Бернардо больше не мог вести беззаботную жизнь, долг звал его обратно в Калифорнию, к своему народу. Молодой индеец не был счастлив вдали от родины. С тех пор как братская верность привела Бернардо в каменный город с холодными зимами, в душе его кровоточила незаживающая рана. Безграничная любовь к Ночной Молнии звала юношу назад, и теперь он ни на минуту не сомневался, что этот малыш — его ребенок. Диего с болью в сердце принял безмолвные объяснения своего друга и обратился к нему дрожащим от волнения голосом:

— Тебе придется ехать одному, брат, ведь я закончу Гуманитарный колледж только через несколько месяцев, и мне еще нужно уговорить Хулиану выйти за меня и попросить благословения у дона Томаса, когда забудется история с негодяем Монкадой. Прости меня, друг мой, я эгоист, опять болтаю о своих фантазиях, вместо того чтобы поговорить о тебе. Все это время я вел себя как неразумный младенец, а ты тосковал по Ночной Молнии и даже не знал, что она подарила тебе сына. Как же ты смог все это вынести? Брат, я не хочу, чтобы ты уезжал, но твое место в Калифорнии. Теперь я понимаю, что вы с отцом имели в виду, когда говорили, что у нас разные пути, что я унаследовал титул и состояние, а ты нет. Это несправедливо, ведь мы братья. В один прекрасный день я стану хозяином гасиенды де ла Вега и смогу отдать тебе твою долю, а пока напишу отцу, пусть он даст вам с Ночной Молнией денег и поможет устроиться, чтобы вам не пришлось жить в миссии. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы твоя семья ни в чем не нуждалась. Ну вот, я расплакался, как младенец, кажется, я уже скучаю по тебе. Что я буду делать без тебя? Если бы ты знал, как мне будет не хватать твоей силы и мудрости, Бернардо.

Молодые люди сердечно обнялись и тут же с вымученным смехом разжали объятия, вспомнив, что решили не давать воли чувствам. Их юность заканчивалась.

Как ни хотелось Бернардо, он не смог отправиться в путь немедленно. Ему пришлось ждать до января, когда в Америку отправлялся торговый фрегат. Денег у юноши почти не было, но его согласились взять в команду матросом. В прощальном письме Бернардо попросил друга пореже надевать маску Зорро, чтобы избежать разоблачения и чтобы вымышленный персонаж не взял над ним верх. «Не забывай, что ты Диего де ла Вега, человек из крови и плоти, а Зорро существует только в твоем воображении », — говорилось в письме. Прощание с Исабель, которую Бернардо полюбил как родную сестру, вышло очень горьким, индейцу казалось, что они больше не увидятся, хотя девушка сто раз пообещала ему приехать в Калифорнию, как только позволит отец.

— Мы обязательно увидимся, Бернардо, даже если Диего не женится на Хулиане. Земля круглая, стоит только ей повернуть, и я окажусь в твоих краях, — заверила Исабель, шмыгая носом и смахивая слезы.

1814 год принес испанцам новые надежды. Поражения в Европе и волнения внутри Франции ослабили Наполеона. По Валенсайскому договору испанская корона перешла к Фердинанду VII, который тотчас же начал собираться на родину. В январе Шевалье приказал своему мажордому собирать вещи, что оказалось не так-то просто исполнить, поскольку барселонская резиденция Дюшамов была обставлена с королевской роскошью. Шевалье подозревал, что Наполеону осталось недолго царствовать, а значит, его собственные дела были совсем плохи, ибо верность опальному императору показалось бы на редкость плохой рекомендацией любому, кто ни пришел бы ему на смену. Чтобы не расстраивать дочь, Дюшам не стал делиться с ней своими опасениями, сказав только, что они наконец возвращаются в Париж. Аньес в восторге бросилась ему на шею. Ей давно надоел хмурый народ, немые колокольни, пустеющие по вечерам улицы, а больше всего — камни и проклятия, которые летели вслед их карете. Аньес ненавидела войну, лишения, каталонскую скупость и вообще Испанию. Не медля ни минуты, девушка с головой бросилась в лихорадочные сборы. В гостях у Хулианы она без устали расписывала парижские моды и развлечения. «Ты непременно должна навестить меня летом в Париже. Наконец-то мы с папой сможем вести жизнь, которая подобает людям нашего круга. Мы поселимся рядом с Лувром». Заодно Аньес пригласила в гости и Диего, который, по ее мнению, не мог вернуться в Калифорнию, не увидев Парижа. Ведь без этого города не было бы ни моды, ни искусства, ни современных идей, и даже американской революции не случилось бы, не будь Франции. Как, разве Калифорния до сих пор испанская колония? Что ж! Надо ее освободить. В Париже Диего непременно излечится от своих кривляний и станет великим полководцем, как тот, из Южной Америки, которого называют Освободителем. Симон Боливар, или как его там.

В это время в библиотеке шевалье Дюшам в последний раз пил коньяк с Томасом де Ромеу, единственным другом, которого он приобрел за годы, проведенные в этом негостеприимном городе. Шевалье рассуждал о политике и настойчиво советовал Томасу воспользоваться моментом, чтобы отправиться с дочерьми в заграничное путешествие. Девочки как раз в таком возрасте, когда пора посетить Флоренцию и Венецию — любой культурный человек просто обязан побывать в этих городах. Томас ответил, что подумает об этом. Идея не так уж плоха, возможно, они отправятся в путешествие летом.

— Император дал согласие на возвращение Фердинанда Седьмого в Испанию. Это может произойти в любой момент. Лучше бы вам куда-нибудь уехать, — заметил Шевалье.

— Отчего же, ваша светлость? Вы знаете, я искренний союзник Франции, но мне все же хотелось бы верить, что Желанный покончит с семилетней герильей и возродит страну. Фердинанду Седьмому придется считаться с либеральной конституцией двенадцатого года, — возразил Томас де Ромеу.

— Надеюсь, что вы правы, так было бы лучше для Испании и для вас, друг мой, — отозвался француз.

Вскоре Шевалье и его дочь Аньес вернулись во Францию. На горном перевале путь их каравану пересек партизанский отряд, вероятно один из последних, оставшихся в Пиренеях. Нападавшие были прекрасно информированы и отлично знали, что этот элегантный путешественник не кто иной, как злой гений Цитадели, отправивший бессчетное количество людей на пытки и на эшафот. Возмездие не свершилось,