Растертая амбра.
Нард и мирро, смешанные с фолиатом.
Хелидонский сок.
Восемь шариков афронита[82].
Проценты к календам.
Двадцать четыре мешочка золота.
После смерти Спурия я долго не могла собраться с мыслями. А нынче утром мне вспомнилось то, что он сказал еще до наступления агонии; эта фраза тогда взволновала меня:
— Загробной жизни нет; мы больше никогда не увидимся.
У нас обоих текли по щекам слезы. Мы сжимали друг другу руки.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Маленькие дети играли с камешками, такими же красновато-коричневыми, как их крошечные ручонки.
Однажды в Вейях[83], когда нам с Матринией было лет по десяти, мы забежали в хлев днем (солнце стояло в самом зените) и наткнулись там на Мания и Децима. Они спали на куче сухой соломы, в темном сарайчике за стойлами. Мы подошли ближе, давясь от разбиравшего нас смеха. Тьма, едкий запах скота, подстилок, мочи и навоза вызывали сердцебиение. Сквозь щели между неплотно прибитыми досками пробивались полоски света; они играли с тенями, и в этом зыбком прохладном полумраке виднелись огромные колеса повозок для сена, блестели на стенах узкие полумесяцы серпов. С пересохшими губами подкрались мы к толстоногому Манию и внезапно бросились на спящих. Полуденные отблески на холодных железных лезвиях и скользкой от пота коже, быстрые, исподволь, взгляды, золото разбросанных зерен и пыли, зароившейся в столбе света, испуганное квохтанье кур, возгласы, прорвавшийся наконец хохот, и среди всего этого мы успели разглядеть устроены тела Мания и Децима, откуда извергается у них жидкость. Это случилось еще до того, как им сбрили первые волосы. Коротенькая туника Мания оказалась разорванной. Вечером нас наказали. Я вспоминаю, как, поднимаясь с тела Децима, задела рукою его бедро и почувствовала на пальцах холодную липкую мокроту. Покраснев, я взглянула на Децима. Он тоже был весь пунцовый и смотрел на меня.
Праздник Каристий.
Шестеро детей моей дочери Флавианы и крошка Луций.
Семеро малышей моей дочери Ветустины.
Двое детей моего сына Кнея.
Двенадцать — моего сына Фабриция.
Четверо — моего сына Секста.
Восьмеро детей и двое внуков моей дочери Ауфидии.
И трое малышей моей дочери Плекузы.
Моя дочь Плекуза раздражает меня: она непрерывно играет кольцами, что я подарила ей на Каристии.
Неаполитанские груши.
Сушеный виноград.
Триповая ткань из края фалисков[85].
Пескари детей.
Двадцать четыре мешочка золота.
Обратившись к Тиберию Соссибиану, Публий говорит:
— С тех пор как мир стал сущим, дом охвачен огнем. Но именно тот факт, что дом охвачен огнем, помогает миру быть столь светлым.
Плекуза говорит о своем муже, что у него настолько же волосатый зад, насколько безволосая душа.
Проценты к календам.
Кай объявляет, что будет говорить о запахах, и выдвигает гипотезу о происхождении вони:
— До нашего рождения мы являем собою трупы — останки из той прошлой жизни, о которой ничего не помним; мы словно плаваем в бездне неведомого океана.
И пока наши матери носят нас во чреве, мы, подобно утопленникам, набираем внутрь воздуха, раздуваемся и гнием, мало-помалу поднимаясь на поверхность этого океана.
