Джанни поднял руку, отступил назад и убедился в том, что за его семьей не следует Фуггер. Наконец, когда у Джанни появилась уверенность в том, что он вполне владеет своим голосом, он проговорил:

— Его с ними нет. Он был бы здесь, если бы собирался уехать. Нет, тот человек по-прежнему в городе. Ищет вот это. — Джанни ткнул сапогом в лежащую у его ног связанную девушку, которая застонала под кляпом. — Она сообщила мне их адрес. Войдем в город?

Томас предоставил Джанни отдавать распоряжение людям, пытаясь разобраться во впечатлениях последних минут. Он был прав, наблюдая за своим спутником. Теперь Томас Лоули знал, что хладнокровный молодой человек, с которым он был знаком так недолго, способен на эмоции. А эмоции всегда были действенным орудием. А еще он видел, на что смотрел молодой человек, точнее — на кого, и был уверен: подобную реакцию могли вызвать только люди, которых Джанни Ромбо сильно любит или люто ненавидит. Возможно, и то, и другое: порой линия, разделяющая два эти чувства, крайне тонка. Но потом Томас отвлекся на девушку, которая шла рядом с тачкой. Нет, не шла: она парила над землей, словно бы позволяя тележке тянуть себя рядом. Она была воздушной, прозрачной — искорка, танцевавшая в лучах солнца, изливавшего потоки света на дорожную пыль и пронзавшего пелену ее черных волос.

Только когда молодой человек подался вперед, Томас вышел из своего оцепенения и начал отчаянно искать слова. Деятельность помогала уйти от смятения.

Хотя у ворот царила толчея, основные силы победителей должны были войти в город с северо-востока, через ворота Камоллиа, так что людям Карафы довольно быстро удалось протолкаться внутрь Сиены. Кляп у пленницы ненадолго сняли, уточняя дорогу к жилищу Фуггера. Поиски вполне можно было начать оттуда.

Джанни подозвал Алессандро, одного из вожаков отряда.

— Отвези ее в Рим, в Латеранскую тюрьму. Ее можно будет отпустить только после того, как привезут этот медальон. Понятно?

Марию бросили на круп одной из лошадей, и половина отряда последовала за ней через ворота. Джанни увел Томаса и оставшихся десять человек с широкой виа Рома, по которой солдаты рекой текли к Кампо, на узкую улочку, виа Вальдимонтоне. Молодой Ромбо уже совершенно оправился после встречи у дороги и теперь был полон решимости искупить это малое проявление слабости. Впереди находился человек, который поможет ему в этом искуплении. Однорукий человек, который поможет искупить все.

Для Фуггера, лихорадочно мечущегося по городу, колокола представлялись жуткими бичами, гнавшими его вперед. Без Марии нет жизни: она была последней памятью о ее возлюбленной матери, которую тоже звали Марией. Смущенная улыбка жены, ее нежное прикосновение продолжали жить в дочери. Фуггер разговаривал с женой каждый день на протяжении тех пяти лет, которые минули с тех пор, как ее унес страшный мор. Он разговаривал с ней и сейчас, даже когда смолкли последние отголоски барабанной дроби; он говорил с ней, пока бежал по переулку, который вел к развалине, в последние пятнадцать лет служившей им домом.

— Ты отвела ее туда, так ведь, любимая? Ты увела ее назад, прочь от всех бед этого дня. Она сейчас ждет меня там. У нас еще осталось время. Нам ничего не надо брать, только самих себя, и мы выйдем через Римские ворота за стены. Они ведь не уйдут далеко. Жан, Хакон. Бекк, Анна…

Анна будет на него злиться. Повязка, которую она так старательно наложила на пеньки, оставшиеся от оторванных пальцев, распустилась и волочилась за ним следом. Под последним слоем ткани Фуггер видел рассеченную плоть.

— От меня отрезали еще несколько кусочков, Мария. Скоро вообще ничего не останется. Какую жизнь может вести на ферме однорукий с тремя пальцами?

Ферма! В своей записке Жан сообщил, что они постараются вернуться туда, чтобы начать все сначала на том месте, где все они познали единственное подлинное счастье. Именно там Фуггер изобрел множество приспособлений, которые помогали отжимать маслины и виноград. Конечно же, он сможет изобрести и что-нибудь такое, что можно будет приводить в движение только тремя пальцами. Дочь поможет ему. Марии всегда нравилось помогать ему работать.

— Если только она там, жена. Если она дожидается меня возле следующего угла, как это сделала бы любая разумная девушка.

Но Мария не ждала его. Перед дверью стояли вооруженные люди, и Фуггер налетел на одного из них. С маху он ударился о твердый панцирь, скрытый под черным плащом. Фуггер бежал так быстро, что отбросил не ожидавшего столкновения солдата прямо на его товарища.

— Эй ты, глупый…

Голос был грубым, выговор — римским. Фуггер, мгновенно опознав своих недавних врагов, заговорил по-итальянски, как настоящий сиенец, держась при этом крайне униженно.

— Простите меня, господин, простите. Тысяча извинений.

Фуггер медленно пятился назад, глядя мимо солдат на свой дом в надежде мельком увидеть дочь. Хорошо бы она не попала там в новую беду! Он был настолько сосредоточен на этой надежде, что не заметил, как один охранник подтолкнул другого и указал на сморщенную культю немца. Солдаты кинулись к Фуггеру, отрезав ему путь к бегству, а потом втолкнули в дверь.

Внутри было темно — только полосы света падали сквозь пробитую крышу, выхватывая из черноты скудную обстановку и двух мужчин. Один сидел на краю стола, другой стоял, скрывая лицо в тени капюшона, и вертел в луче солнца записку Жана. Затем капюшон повернулся в сторону Фуггера, которого заставили опуститься на колени так, чтобы лицо пленника оказалось в потоке солнечного света. Ослепленный, он мог только моргать. Как это ни странно, но первой к нему пришла мысль о том, чем можно покрыть крышу.

— О! Господь продолжает нам улыбаться.

Этот голос! Фуггер знал его, но не сразу вспомнил. Голос звучал ровно, но под напускным спокойствием скрывалась едва сдерживаемая энергия. А потом лицо вынырнуло из-под капюшона и оказалось на свету.

— Джанни!

Фуггер ахнул, а мысли его наполнились противоречивыми образами, вспышками воспоминаний. Джанни Ромбо. Способный мальчик, который так легко впитывал все знания в области латыни и греческого, какие только мог ему дать Фуггер. Печальный мальчик, вернувшийся с гор. Жестокий подросток, чьи проделки часто доводили его Марию до слез. Гневный юноша, который ускользнул из дома однажды ночью… Одинокий мальчик, чьи черты до сих пор не изгладились из лица смотревшего на Фуггера молодого мужчины.

— Но… как… почему ты… кто ты?

Простой вопрос прервал изумленный лепет пленника:

— Ты знаешь, где твоя дочь, Фуггер? Страх мгновенно возрос вдвое.

— Моя дочь. Моя Мария! Я… Но почему?..

— Потому что я это знаю. Я знаю, где она. Я знаю, что с ней там случится. Весь тот ужас, который с ней произойдет.

Слова были произнесены так хладнокровно, словно все это не имело никакого значения, и Фуггер почувствовал, как сердце, словно зверек, бьется о прутья его грудной клетки.

— Если только… — добавил Джанни и замолчал. Рука его нырнула под плащ и появилась обратно с каким-то предметом, блестевшим на конце цепочки. Вещица раскачивалась туда-обратно, маятник света, поймавший взгляд Фуггера.

— Если только что, Джанни?

— Если только ты не сделаешь все, что я тебе скажу. В точности. Если ты выполнишь мой приказ, я отдам тебе это. Вот что даст ей свободу. Спасет ее.

Медальон остановился и начал медленно вращаться на месте. Замочек открылся. Фуггер смог заглянуть внутрь и увидеть там два портрета. Его жена, он сам, его жена, он сам… Они вращались перед ним, сливаясь, пока там, внутри, не завертелась его дочь — сплав этих двух половинок.

Фуггер протянул дрожащую руку к медальону, который при ее приближении отодвинулся и повис, вращаясь, почти возле самых пальцев.

— Не сейчас. Сначала ты должен сделать то, что я тебе скажу. Хочешь узнать, что это будет?

Это могло оказаться чем угодно. И Фуггер сознавал, что совершит что угодно. Любое преступление,