мальчишкой. Томас увидел, как они пикируют, кружат, ссорятся над телом повешенного, раскачивающимся посреди них. Оно вращалось все быстрее и быстрее, и ему никак не удавалось разглядеть, кто это, пока какая-то невидимая рука — возможно, его собственная — не остановила вращения, заставив птиц рассыпаться, вернуться на свое окно. Наконец Томас увидел лицо казненного. Он увидел, что, несмотря на вывалившийся фиолетовый язык и закатившиеся глаза, это все же лицо его отца.
Томас думал, что его крик был безмолвным, что этот вопль ужаса остался внутри кошмара. Однако когда он быстро сел, взгляды окружающих — людей Карафы, проверявших свое оружие и снаряжение, — сообщили ему об обратном. Ослабив складку плаща, который слишком туго обхватил шею, Томас прижал лоб к коленям и начал медленно читать катехизис, основы своей веры. Знакомые латинские слова постепенно сделали свое дело. Его дыхание выровнялось, сердцебиение успокоилось. Он знал, почему ему приснился этот сон: богохульное разграбление монастыря Уэнлок, жертва, которую принес его отец, останавливая кощунство, — это были стимулы, которые должны были удержать его на пути праведности. Даже если подчас Томасу Лоули и приходится совершать сомнительные поступки. И он ни в чем не сомневался так сильно, как в необходимости найти шестипалую руку Анны Болейн.
А вот человек, шагавший сейчас к нему, похоже, не терзался подобной неуверенностью, не страдал ночными кошмарами. Джанни шел прямо, не бросая взглядов по сторонам, и массивные солдаты расступались перед ним, уходили с его пути. Во время их короткого разговора перед отъездом Джанни почти ничего не сказал — а ведь у Томаса было множество способов выяснить то, что ему хотелось знать. Юноша был полностью сосредоточен на своем тайном внутреннем пламени. Оно горело в его темных глазах, это пламя желания. В Риме человек, который собирался стать Папой, кардинал Карафа, сказал, что его протеже имеет «личные» сведения о том, где можно отыскать руку королевы Анны. И то, как было произнесено слово «личные», заставило Томаса содрогнуться.
Джанни пробежал последние двадцать шагов, которые их разделяли.
— Ты! Алессандро! Возьми десять своих людей. Вооруженных. Идите за мной. — Обращаясь к Томасу, он добавил: — Господь благосклонно посмотрел на наше дело, брат.
— Он всегда так делает. И в чем выражается его благосклонность на этот раз?
Джанни не ответил. Он молча повернулся и быстро повел собравшийся отряд за собой.
Томас старался не отставать. После сна больное колено всегда беспокоило его сильнее.
Все утро Джанни прохаживался по линиям укреплений, разговаривая с командирами и солдатами и собирая сведения. Он услышал отрывок баллады, исполненной за завтраком у костра. Из куплетов на него так и прыгнули знакомые имена. Напевавший ее мятежный сиенец, который сражался против собственной республики, сказал, что баллада посвящена печально знаменитому военачальнику из крепости, которого, похоже, мегера-жена крепко держит за яйца.
— Мы избавим ее от этой обузы, как только мы, изгнанники, войдем в город. Эти счеты давно пора было свести. Только на той неделе Ромбо командовал отрядом, который убил пятьдесят наших у Сан-Виенских ворот. Теперь он за все заплатит!
Когда офицер говорил это, его глаза горели мщением.
Было странно слышать такие слова о собственных родителях. Джанни оставил их в Монтепульчиано, преуспевающего винодела и его жену. Похоже, теперь они вернулись к своей прежней жизни: громоздя один грех на другой, они сделались героями непристойных баллад. Ну что ж, он, Джанни, — единственный член семьи Ромбо, кто искупит все. Благодарение Богу: он уже немало сделал в этом направлении. Но то дело, которым он занят сейчас, затмит все его прежние достижения.
Около полудня поиски привели его к Римским воротам, где позже он намеревался встать с отрядом, чтобы выискивать свои жертвы. Ему необходимо удостовериться в том, что они не сбежали из города, что их можно будет выследить в стенах Сиены. У ворот собралась толпа. Многие голодающие жители проверяли действие перемирия. Они выскользнули из ворот для вылазок, чтобы обменять остатки своих сокровищ на корочки хлеба и мясные обрезки. Там собралось и немало хищников, с которыми можно было торговаться, и не в последнюю очередь — наемников, лишившихся возможности разграбить город из-за почетной сдачи.
И не только разграбить, как понял Джанни. Три солдата, которые всего за несколько секунд до этого флиртовали с оборванной девицей, заманивая ее к краю толпы обещаниями еды, вдруг схватили ее. Зажав ей рот рукой, они сгребли ее в охапку и потащили в неглубокую канаву. Джанни уже собирался пойти дальше, чтобы продолжить свои поиски, когда вдруг вспомнил лицо девицы — каким оно было за секунду до того, как на него легла жесткая ладонь, оборвавшая вскрик. Уже тогда ее лицо показалось Джанни знакомым — словно когда-то он уже видел на нем тот же взгляд ужаса. А потом Джанни Ромбо понял, что действительно видел это личико. Он вспомнил, где это было. В следующий миг он уже бежал за своими людьми.
Когда солдаты Карафы добрались до канавы, вопли ужаса и грубый смех подсказали им путь. Пробравшись сквозь кусты, Джанни увидел, что Марию Фуггер уложили на землю, и два человека держат ее за руки и за ноги. А приземистый лысый сержант нагибается к ней и тянет завязки на юбке.
Услышав шаги, сержант повернулся и зарычал. Его лицо исказила гримаса, точно он был хищником, у которого пытаются отобрать добычу.
— Мы нашли ее первыми! Идите на… и ждите! Когда мы закончим, вам тоже что-нибудь останется.
Джанни приостановился. Он не питал особой привязанности к Марии — глупой девчонке, которую иногда ему нравилось помучить. Она довольно рано объединилась против него с не менее тупым Эриком. Надо думать, Мария сама навлекла на себя случившееся — своими развязными, греховными ужимками. Здесь не тот случай, что с Вильгельмом: эти солдаты не собираются стать священниками. Если только они не убьют Марию Фуггер…
Пока Джанни раздумывал над всем этим, мимо него протиснулся человек в черном — Лоули, иезуит.
— Что происходит?
Томас и сам был солдатом, и ему уже случалось отворачиваться от подобного осквернения. Единственное, чего он не понимал, — это почему Джанни оказался здесь. Для чего ему наблюдать за происходящим?
Джанни объяснил:
— Господь воистину был к нам благосклонен, брат. Она — та, кого мы искали. Ее отец отведет нас к нашей цели.
— И ты согласен смотреть, как сначала ее изнасилуют?
Когда Томас увидел, как молодой человек пожимает плечами, гнев нахлынул на него, горькой желчью обжег горло. С волной гнева пришло и воспоминание о его сне, о сомнительных решениях, которые приходится принимать ради вящей славы Божьей. Этот Джанни Ромбо был частью происходящего, своего рода оружием. Частью того, что необходимо вытерпеть. Но даже сейчас встречаются и такие вещи, которые выносить необязательно.
— Отпустите ее.
Сержант держался за свой ремень, который как раз собирался снять. Вместо этого он потянулся к ножнам.
— Будешь ждать своей очереди, как пай-мальчик.
Теперь Томас стал воином Христовым, но когда-то, в Англии, он был просто воином. Тогда существовали правила, по которым он жил, — правила, которых он не забыл. И сейчас он действовал в соответствии с одним из них: ударь прежде, чем ударят тебя.
Томас нагнулся, наполовину отвернувшись от человека, стоявшего перед ним. Его тело и плащ скрывали левую руку, пока не стало слишком поздно останавливать его. Томас Лоули нанес удар основанием кисти — снизу вверх и чуть под углом, сломав противнику нос и отбросив его к стенке канавы. Оба солдата выпустили руки девушки и потянулись к пике и мечу, пристроенным у ближнего куста. Меч оставался пока в ножнах, закрепленных пряжкой, так что Томас занялся пикинером. Ухватив пику в тот самый момент, когда противник пытался опустить наконечник вниз, он дернул древко назад и вверх, ударив солдата в шею. Тот упал. Тогда Томас повернул пику ко второму, успевшему наполовину обнажить клинок. Солдат замер, увидев в руке у Томаса смертельно острый наконечник, бросил меч и отступил назад, поднимая руки.
