— Сделай предложение какой-нибудь другой женщине. — Боже, она действительно так сказала. Или прошептала. Она не была уверена, так как оцепенела уже оттого, что произнесла.

Он резко повернулся к ней:

— Кому предложение?

Вот он, главный момент ее жизни. Сможет ли она предложить себя?

«…Любой женщиной могла бы быть ты…» Она сделала глубокий вдох и выпалила:

— Мне.

Он затих. Черт побери.

— Тебе? — наконец проговорил он. — Какого черта тебе?

Все было хуже, чем она ожидала.

— Почему бы и нет? — Ей пришлось протолкнуть слова сквозь комок в горле. — Такой выбор решил бы все твои проблемы, а заодно и мои. Ты получишь жену; получишь наследника.

— И твоего отца в придачу, — с отвращением в голосе сказал он. Черт, черт, черт. Зачем она так поступает? Услышать сейчас от нее такие слова ему хотелось меньше всего и больше всего на свете. Поэтому он должен отвергнуть ее предложение. — Нет, Элизабет, нет.

Просто… черт возьми… нет.

— Я предполагала, что ты ответишь именно так, — проговорила она. — И твои объяснения, что я уже стара и далеко не первой свежести. Поэтому я подумала, что ты захочешь увидеть вот это.

Она швырнула на стол несколько листов бумаги, и он с любопытством взял их в руки.

— Фотография? Господи… мой отец?

— Твой отец. И копии некоторых писем, написанных им и ему. Оригиналы у меня. Но, думаю, ты заметишь даже при беглом просмотре, что там есть некоторые упоминания, требующие большего внимания. Кое-что можно интерпретировать по-разному.

Он снова затих.

— Да? И что?

— То, что я буду настаивать на судебном разбирательстве. Означают ли некоторые детали переписки, что твоей матерью на самом деле была жена Уильяма.

— Я же тебе говорил, что нет.

— А вот слова Дороти говорят об обратном. Многие ее фразы можно понять, что, возможно, да.

Он закрыл глаза.

— Боже.

— Я вынуждена пойти на шантаж.

— Да уж. — Он ведь мог просто уйти от всех проблем. Планировал уйти. Теперь она заставляет его остаться, что неожиданно все осложняет. — Хорошо, Элизабет. Мы сделаем, как ты хочешь.

Она не ожидала такой быстрой капитуляции. Что теперь? Нужно решить все очень быстро.

— Тогда сегодня вечером, — сказала она, не зная, возможно ли такое быстрое завершение.

— Сегодня вечером? — Он выглядел слегка оглушенным.

— Викарий проведет церемонию сегодня. — Она еще не знала как, ведь между словами и реальным положением дел была огромная про пасть. Но, чего бы ей ни стоило, она завершит начатое.

Все остальное можно устроить.

— Ты так уверена в себе? — удивленно спросил он.

Она ни в чем не была уверена, даже в том, что сделала минуту назад, но холодно ответила:

— Мне кажется, ты сам указывал на такую возможность. — Она начала складывать письма Дороти.

— Разве? Какой я дальновидный. И что потом? — иронизировал он.

— По-моему, викарий должен быть сейчас у себя дома и пить херес с пирожными.

— Элизабет, — произнес он.

— Если ты хочешь спросить, будет ли присутствовать так называемая семья, то ответ — нет. Я не хочу, чтобы они знали.

И неожиданно поняла почему. Она внезапно осознала, почему так и не решилась рассказать отцу о письмах.

Потому что это касалось только ее. Ни его, ни его финансовых проблем и деловых планов. Использование писем должно было помочь ей одной, вот почему она сохранила в тайне их существование.

Оттого и не хотела никого видеть на венчании.

Их очень сильно испугала мысль о возможной жене Николаса. Теперь ею станет она. Никто из них не думал, что так может произойти, тем более чем такой поворот событий может грозить им.

Особенно Питер. И даже ее отец.

Более того, она не знала, что может произойти с ней самой.

Оказалось не очень просто незаметно выскользнуть из дома на венчание. Во-первых, она не могла надеть нарядное платье. Во-вторых, ее отец постоянно ходил за ней по пятам.

Она не знала, как ей удалось уложиться в восемь часов, за время которых слуги сновали между ее домом и домом викария, относя записки, в которых говорилось, какой Элизабет хотела бы видеть свою свадьбу. Она очень надеялась, что викарий каким-то образом сможет достать кольца.

После семи Элизабет сказала, что Николасу нужно лечь в кровать, и они вдвоем спустились по лестнице для слуг и вышли через заднюю дверь.

Там их ждала заранее приготовленная двуколка, так что через десять минут они покинули земли Шенстоуна, а через двадцать уже стояли перед дверями церкви.

Здесь их приветствовал викарий Бристоу:

— Дети мои.

Он помог Николасу, все еще страдающему от боли, вылезти из двуколки.

— Пойдемте.

Они вошли в дом, где их ждала его жена.

— Батюшки, Николас выглядит не совсем здоровым.

— Бумаги подготовлены? — спросила Элизабет, отметая в сторону все возражения.

— Да, конечно. Садитесь. Выпьем чаю. Ты подпишешь здесь, здесь и вот здесь. Николас, ты проделаешь то же самое. А вот и чай.

Жена викария поставила перед Николасом поднос, и викарий налил чай.

— От него ты себя почувствуешь лучше. После церемонии мы заверим все свидетельскими подписями, как положено. Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы стоять? Не хотите ли пройти в церковь?

— Нет. Ваша комната вполне подойдет, — проговорил Николас, оглядываясь на побеленные стены и удобную мебель. — Прекрасно подойдет.

— Тогда будьте добры встать передо мной, — сказал викарий. Они встали перед ним: Николас в своем строгом черном костюме, а Элизабет в черном платье, отделанном бархатом. В нем она вполне могла пойти на прогулку. Церемония венчания началась.

Элизабет схватила Николаса за руку, когда викарий предложил им повторять за ним слова клятвы:

— Я беру тебя, Николас… — С этими словами она надела ему на палец кольцо.

— Я беру тебя, Элизабет… — Он проделал то же самое.

— …пока смерть не разлучит нас…

— …пока… смерть не разлучит нас…

— А теперь я объявляю вас…

Затем миссис Бристоу сказала:

— Вы можете поцеловать невесту.

Николас положил Элизабет руки на плечи и заглянул в глубь ее глаз.

Снова Элизабет.

Теперь она получила именно то, что ей было нужно, использовав небольшой шантаж, как в свое время поступил и он.

Он легко поцеловал ее в губы. В ее прекрасные лживые губы.

Затем они подписали необходимые бумаги, записали жену викария в качестве свидетеля, их имена занесли в церковный реестр, они выпили еще по чашке чая, а затем миссис Бристоу принесла поднос с