уверен в их причастности к моему приключению. И тем не менее только мне Лэшер позволял видеть его.

Боже милостивый! Я никогда не смогу найти объяснение всем этим странностям! А что, если я и не должен был утонуть, ибо изначально был предназначен судьбой для Роуан? Что, если причина моего спасения именно в этом? К тому же я не могу смириться с мыслью о предопределенности. Потому что, будь моя смерть в морских волнах предопределена, предопределено могло быть еще очень и очень многое. А это ужасно!

Я не в силах читать досье Мэйфейров и думать о том, что трагические события, произошедшие в их семье, были неизбежны, что Дейрдре суждено было вот так умереть…

Можно писать обо всем этом еще три дня, бесконечно размышлять, гадать, выдвигать одну версию за другой… Но я просто схожу с ума. И до сих пор не могу отыскать хоть одну зацепку, чтобы понять, в чем смысл портала, – или это был обычный дверной проем? Не знаю!!! Ни единого проблеска в понимании значения этого образа! Равно как и в поисках числа, которое может иметь хоть какое-то отношение к моему видению… Разве что это было число тринадцать? Тогда…

Далее. Если допустить, что дверной проем – это вход в особняк на Первой улице… Или сам особняк – своего рода портал… Нет, ерунда. По-моему я скоро дойду до ручки.

Что до психометрических способностей… Понятия не имею, зачем они мне и что с ними делать. Может, стоит рискнуть и дотронуться до Лэшера, когда он материализуется передо мной в следующий раз? Что, если удастся узнать, кто он на самом деле, откуда приходит и чего добивается от ведьм? Сомневаюсь, что он позволит коснуться себя.

Конечно, попав в особняк на Первой улице, я сниму перчатки и прикоснусь ко всем предметам, так или иначе связанным с историей Мэйфейрских ведьм. Надеюсь, что нынешняя хозяйка дома, Роуан, не станет возражать. Откровенно говоря, сама по себе такая перспектива приводит меня в ужас. Я не воспринимаю визит в особняк как шаг к завершению возложенной на меня миссии. Нет, это не более чем непосредственный контакт с бесчисленным множеством предметов, поверхностей, даже образов… и кроме того… впервые в жизни меня пугает мысль о том, что придется трогать вещи, принадлежавшие мертвым. И все же я должен попытаться… Я обязан использовать любую возможность.

Уже почти девять часов, а Эрона до сих пор нет. За окнами так темно и тихо, что жуть берет. Не хочу уподобляться герою Марлона Брандо из фильма «В порту», но пение сверчков тоже нагоняет на меня страх. Я вздрагиваю от каждого шороха и старательно обхожу взглядом развешанные по стенам картины и зеркала, боясь увидеть в них нечто ужасное…

Я ненавижу собственный страх!

И у меня больше нет сил томиться в ожидании. Конечно, было бы глупо рассчитывать на то, что Эрон появится сразу, как только я закончу читать досье. Но похоронная церемония давно закончилась, и Лайтнер не может не знать, что я жду его, что меня мучают мысли о Мэйфейрских ведьмах, от которых щемит сердце. Но я жду. Потому что обещал дождаться его, потому что он не позвонил и потому, что мне необходимо увидеться с Роуан.

Эрону придется поверить мне на слово, что я непременно вернусь и тогда мы все обсудим. Но это будет завтра, а если понадобится, то и послезавтра… А сегодня я должен встретиться с Роуан!

И последнее. Если я сейчас закрою глаза и попытаюсь воссоздать в памяти свое видение, – точнее, ощущения, ибо фактические подробности давно забылись, – уверен, что те люди, с которыми я тогда встретился, по-прежнему будут казаться мне хорошими и добрыми. Я вернулся ради какой-то высшей цели. И согласие выполнить эту миссию стало проявлением моей свободной воли.

Признаюсь, меня приводит в отчаяние собственная неспособность постичь смысл образа дверного проема – или портала? – и уловить значение числа тринадцать. И все же меня не покидает чувство, что люди там, наверху, были хорошими.

К Лэшеру это ни в коей мере не относится, ибо он, несомненно, разрушил жизнь нескольких женщин. Возможно, он уничтожил всех, кто когда-либо осмелился ему сопротивляться. И вопрос Эрона о том, каковы цели этого существа, остается актуальным. Это создание вытворяет что хочет. Но почему я назвал его созданием? Кто его создал? Тот же, кто создал и меня? Но кто именно? Кто – или что? – служит источником нашего бытия?

Источником служит зло.

Что означала его улыбка тогда, в церкви, когда мне было шесть лет? Позволит ли он коснуться себя и постичь его цели? А если позволит?

И вновь на память мне приходят слова «предназначено», «предопределено» и «спланировано». И эти слова сводят меня с ума. Все мое существо восстает против них. Такие понятия, как «миссия», «судьба» или «великая цель», связаны со смелостью, героизмом, со свободой выбора и свободой воли, в то время как «предназначение» и «предопределение» способны лишь наполнить душу отчаянием.

Как бы то ни было, в данный момент я весьма далек от отчаяния. Меня сводит с ума неизвестность, я не в силах больше оставаться в этой комнате, я страстно, всем существом своим рвусь к Роуан. А кроме того, я горю желанием собрать воедино все разрозненные сведения и факты и выполнить возложенную на меня миссию, ибо уверен, что принял ее на себя именно потому, что во мне самом еще осталось что-то хорошее.

Не знаю почему, но мне вдруг вспомнился Гандер и то, как он произнес: «Предположения, предположения и догадки…»

Как жаль, что Эрона сейчас нет рядом. Он мне нравится. Честно. Они все мне очень симпатичны. Я понимаю и высоко ценю то, что они здесь делают. Не каждому по душе сознавать, что за ним следят, фиксируют каждый его шаг, подсматривают и подслушивают… Но я понимаю, ради чего все это. И Роуан поймет. Не может не понять.

Их уникальное досье бесценно, это документ огромной важности. И стоит мне только задуматься, представить, как глубоко я сам увяз в этой истории, как причудливо объединила нас судьба с того далекого момента, когда это призрачное существо впервые взглянуло на меня из-за низкой ограды, я благодарю Бога за то, что эти люди есть, что они рядом и, по их собственному выражению, «наблюдают»…

Ибо в противном случае… Роуан непременно со мной согласится. Она поймет. Возможно, даже лучше, чем я, поскольку ей будет дано увидеть то, чего не вижу я. И кто знает, быть может, именно это и было предопределено… Но я опять возвращаюсь на круги своя…

Эрон! Вернись скорее, Эрон!»

Машина медленно отъехала от ворот, оставив ее одну. Сомкнувшуюся вокруг тишину нарушал только шелест листвы над головой. Более запущенного и негостеприимного дома ей еще видеть не доводилось. Безжалостный свет уличного фонаря, словно полная луна, пробивался сквозь кроны деревьев и падал на потрескавшиеся плиты дорожки, на выщербленные мраморные ступени, усыпанные мертвыми листьями, на когда-то белые колонны с каннелюрами, с которых теперь свисали клочья облупившейся краски, открывая взору черные пятна гнили, на рассыпающиеся от старости, покоробившиеся доски террасы. Дверь особняка была оставлена незапертой. Внутри слабо мерцал тусклый свет.

Она медленно окинула взглядом закрытые ставнями окна, густые заросли заброшенного сада. Мелкий дождик, начавшийся еще в тот момент, когда она вышла из отеля, теперь превратился в некое подобие оседающего тумана, придававшего влажный блеск асфальту мостовой и застывавшего каплями на листьях огромных старых деревьев.

«В этом доме жила моя мать, – думала она. – Здесь родилась ее мать, а до того – мать ее матери. Здесь стоял гроб Стеллы, и Элли сидела возле него…»

Да, все происходило именно в этом особняке, хотя за весь вечер ей так и не удалось выяснить детали. Они пили коктейль, ели салаты и какие-то острые, щедро сдобренные специями блюда, но в ответ на робкие попытки узнать хоть какие-то подробности она слышала только: «Карлотта сама тебе обо всем расскажет…»; «…После того как ты поговоришь с Карлоттой…» – и так далее, в том же духе.

Интересно, это для нее была открыта сейчас дверь? Ради нее оставлены незапертыми ворота? Слабо освещенный изнутри проем двери конусообразно сужался кверху и походил на гигантскую замочную скважину. Где-то она уже видела такой проем… Ах да, на фронтоне усыпальницы на Лафайеттском кладбище. Какая ирония судьбы! Ведь для матери этот особняк фактически превратился в склеп задолго до