– Дебора! – крикнул я. – Забудь все лживые бредни, которые вбивали тебе в голову. В Амстердаме тебе не грозит опасность! Подумай о своей матери. Что она говорила и что делала до того, как ее пытали и мучениями заставили повторить всю эту дикость?

Этого ни в коем случае нельзя было говорить! Тогда я не знал об этом, Стефан. Я не мог знать. Только когда лицо Деборы перекосилось и она зажала уши руками, я осознал свою ошибку. Ее мать верила, что она творит зло!

Затем из дрожащих губ Деборы понеслись проклятия:

– Нечестивцы, вот вы кто! Ведьмы, вот вы кто! Забавляетесь, останавливая часы? Ну так я вам покажу, на что способен дьявол, когда его призывает ведьма!

Дебора встала в самый центр комнаты, вскинула голову и, словно вглядываясь в голубое небо за окном, закричала:

– Иди же сюда, мой Лэшер, покажи этим жалким ведьмам силу великой ведьмы и ее дьявола. Сломай же эти часы раз и навсегда!

В ту же секунду за окном появилась большая темная туча, словно дух, которого призывала Дебора, сжимался, чтобы явить свою силу внутри комнаты.

Задрожало тонкое стекло на циферблатах часов, искусно склеенные деревянные футляры стали разваливаться, а изнутри посыпались пружины и колесики. Часы, стоявшие на камине и на столе, упали на пол, а вслед за ними с грохотом рухнули высокие напольные часы.

Рёмер перепугался, ибо он редко видел духа такой силы. Мы не могли не ощущать присутствия в комнате этого невидимого существа. Проносясь мимо нас, оно раздувало нашу одежду и касалось нас своими невидимыми щупальцами, подчиняясь приказам ведьмы.

– Проваливайте в ад. Я не буду вашей ведьмой! – закричала Дебора.

Вокруг нас начали падать книги, а Дебора вновь убежала. Дверь за ней с шумом захлопнулась и, сколько мы ни пытались ее открыть, не поддавалась нашим усилиям.

Но дух исчез, и нам было нечего бояться его новых буйств. Наступила тишина, но прошло много времени, прежде чем дверь открылась снова. Мы выбежали на улицу и обнаружили, что Дебора уже давно покинула дом.

Как ты знаешь, Стефан, Амстердам в то время был одним из крупнейших городов Европы, с населением сто пятьдесят тысяч человек, а может, и больше. Дебора просто исчезла. Все наши расспросы о ней в борделях и тавернах были бесплодны. Мы даже обратились к самой богатой амстердамской проститутке – «герцогине Анне», ибо существовала большая вероятность, что красивая девочка вроде Деборы могла найти прибежище именно там. Анна, как всегда, была рада видеть нас и побеседовать за бокалом доброго вина, но она ничего не знала о таинственной девочке.

Я пребывал в таком расстройстве, что мог лишь лежать, закрыв лицо руками, и плакать, хотя все утешали меня, уверяли, что я веду себя безрассудно, а Гертруда поклялась, что отыщет «девчонку».

Рёмер сказал, что я должен описать произошедшее с Деборой как часть моей исследовательской работы. Но признаюсь тебе, Стефан, составленный мною отчет был весьма жалким и неполным, почему я и не просил тебя обращаться к этим старым записям. Если по воле Господней я вернусь в Амстердам, то заменю их более живыми и подробными воспоминаниями.

Но продолжаю… Где-то через две недели после только что описанных событий ко мне пришел один молодой ученик Рембрандта, недавно приехавший в Амстердам из Утрехта, и рассказал, что девочка, которую я разыскиваю повсюду, ныне живет у старого портретиста Роэланта. Этого человека знали только по имени. В молодости он много лет учился в Италии. К нему по-прежнему толпой стекались заказчики, хотя старик был крайне болен, немощен и не мог расплатиться с долгами.

Возможно, ты не помнишь Роэланта, Стефан. Позволь тебе рассказать, что он был замечательным живописцем, чьи портреты составили бы славу и для Караваджо, и если бы не болезнь, которая не по возрасту рано поразила его кости и скрючила пальцы, он, возможно, снискал бы больше почестей, чем имел.

Этот добрый человек давно овдовел и жил с тремя сыновьями.

Я тут же отправился к Роэланту, поскольку был знаком с ним и он всегда радушно принимал меня, но в этот раз дверь захлопнулась перед самым моим носом. Роэлант заявил, что у него нет времени для общения с «учеными безумцами», как он назвал нас. Он был разгорячен и предупредил меня, что даже в Амстердаме на таких, как мы, управа найдется.

Рёмер велел мне на какое-то время оставить все как есть. Ты же знаешь, Стефан, мы выживаем, поскольку избегаем огласки. И потому мы затаились. Однако вскоре нам стало известно, что Роэлант уплатил все свои давние и многочисленные долги и теперь он и его дети от первой жены ходят в прекрасных, исключительно богатых одеждах.

Было сказано, что некто Дебора, шотландская девушка редкой красоты, которую он взял для воспитания сыновей, приготовила для его больных пальцев какую-то мазь, и это снадобье вернуло им былую живость и подвижность, в результате чего Роэлант снова смог взяться за кисть. Ходили слухи, что ему хорошо платят за новые портреты. Но знаешь, Стефан, чтобы заработать деньги на оплату богатых нарядов и изысканного убранства дома, ему пришлось бы писать в день по три-четыре портрета.

А потом поползли слухи, что эта шотландская девушка богата, что она внебрачная дочь одного шотландского аристократа, и хотя отец не мог признать ее официально, он в изобилии посылал ей деньги, которыми Дебора делилась с добрым Роэлантом, приютившим ее.

Я ломал голову над тем, кем же мог быть этот аристократ? Владелец громадного угрюмого замка, возвышавшегося, словно груда скал, над долиной, откуда я вывез Дебору, «зачатую в веселье», босую, грязную, насмерть перепуганную ударами плетью и не способную даже самостоятельно есть? Ну и легенда, ничего не скажешь!

Мы с Рёмером с тревогой следили за всеми этими событиями, ибо тебе хорошо известно основание, на котором строится наше правило: никогда не использовать свои способности ради выгоды. Мы задавались вопросом: как еще могло появиться все это благосостояние, если не стараниями того духа, который учинил погром в кабинете Рёмера и сломал часы, выполняя повеление Деборы?

Теперь в доме Роэланта царил достаток. Не прошло и года, как старик женился на Деборе. Но еще за два месяца до свадьбы великий Рембрандт написал ее портрет. Через месяц после бракосочетания портрет был выставлен в гостиной Роэланта на всеобщее обозрение.

На портрете Дебора была запечатлена с тем самым изумрудом на шее, который тогда столь сильно завладел ее помыслами. Она давно уже купила драгоценный камень, а вместе с ним и все другие драгоценности, привлекшие ее внимание, не говоря уже о золотой и серебряной посуде. Помимо этого Дебора приобрела полотна Рембрандта, Халса и Юдифи Лейстер, творчеством которой она так восхищалась.

Под конец я не выдержал. Дом был открыт для обозрения написанного Рембрандтом портрета, которым Роэлант заслуженно гордился. И когда я переступил порог, старый художник не помешал мне войти. Наоборот, он, хромая и опираясь на палку, подошел ко мне и предложил бокал вина. Роэлант указал мне на свою возлюбленную Дебору, сидевшую в библиотеке и занимавшуюся с учителем. Она выразила желание научиться читать и писать по-латыни и по-французски. По словам Роэланта, его поражала быстрота ее обучения. С недавнего времени Дебора читала сочинения Анны Марии ван Схурман, утверждавшей, что женщины столь же способны к учению, как и мужчины.

Казалось, радость Роэланта плещет через край.

Когда я увидел Дебору, я усомнился, что знаю ее истинный возраст. Украшенная драгоценностями, наряженная в зеленый бархат, она выглядела молодой женщиной лет семнадцати. Пышные рукава, такие же пышные юбки, а в волосах – зеленая лента с атласными розочками. Глаза Деборы отражали цвет ткани и тоже казались зелеными. Меня пронзила мысль, что и сам Роэлант не знает, насколько она молода. С моих губ не слетело ни слова, которое бы повторяло лживые россказни, связанные с ее именем. Я стоял, пронзенный ее красотой, словно меня вдруг поразила молния. Когда же Дебора подняла голову и улыбнулась, фатальный удар был нанесен прямо в мое сердце.

Надо уходить отсюда, подумал я и стал допивать вино. Однако Дебора, тихо улыбаясь, подошла ко мне, взяла за руки и сказала:

– Петир, идем со мной.