конца.

Она отвернулась и, обмякнув, села на колоду, обхватив голову руками. В отчаянии она уставилась в грязный пол.

— Я смогу, — сказал он, и слова были полны горечи, — я смогу это сделать и сделаю, черт тебя побери. Я долго разбойничал, годами, черт побери! Меня ни разу не поймали, и в последний раз тоже. Я знаю, что мне делать. У меня самый могучий конь, какой только есть на свете. Со мной моя шпага и моя сноровка. Я могу это сделать. Будь ты проклята, не смей сомневаться во мне.

Она вся содрогнулась, обняла руками колени.

— Не хочу, чтобы ты делал это.

— Ну, конечно, ты хочешь отправить меня домой к моему чесноку. Так, что ли? Я должен думать, что тебе теперь наплевать на Чилтона, на твою семью, на все, что ты потеряла.

— Нет! Не наплевать! — вскочила она, прижимая ладони к вискам, — не наплевать!

— Чушь! — Он с такой силой ударил каблуком в перегородку, что вся конюшня загудела от этого звука. Ее лошадь, стоявшая через два стойла от них, с тревогой забила копытом. — Ты превращаешь меня в сумасшедшего.

— Ладно, тогда убивай себя, — с силой сказала она, — иди и убей себя.

Какое-то мгновение он смотрел на нее. Рот его сжался в прямую линию. Затем он медленно покачал головой.

— Ты просто не веришь, что я сумею все сделать. Ведь правда?

Она не ответила. Гнедой шумно задвигался в своем стойле и пытаясь заглянуть за перегородки,

— Бесконечно признателен, — произнес Сеньор с мягким сарказмом. Она услышала легкий скрип конюшенной двери. Широкая полоса света потемнела и засветилась снова, когда он прошел мимо нее.

Он оставил ее одну.

Она сидела на колоде и играла скребницей, вертя ее в руке. Потом перестала вертеть, прислушалась.

Откуда-то издалека, приглушенный стенами конюшни, раздался стонущий зов. Дикий призыв — клич Немо начался с низкого звука, который постепенно шел вверх, ширился, становясь пронзительнее и резче, и, достигнув пика тоски и одиночества, душераздирающе звучал в пустоте. Это впервые Немо завыл, пока они жили в этой деревне, и глубокое уныние передалось ей, сжало сердце.

Ли остановила свой взгляд на брошенной шпаге Сеньора. Это было легкое для руки оружие, предназначавшееся для честного поединка, когда поражает лишь кончик шпаги, в отличие от смертельных, режущих ударов плоского лезвия сабли. Она протянула руку к оружию и перетащила его к себе на колени.

Рукоятка шпаги была совсем простой, не похожей на сложный красивый узор чашеобразной гарды его сабли. Узкая гарда шпаги только прикрывала руку и светилась тусклой радугой металлических переливов — красного, зеленого и синего, и стертая до блеска — от постоянного использования.

Она встала, уперев кончик шпаги в землю, застегнула на своей талии пояс, как помнила, он это делал. Ей пришлось подтянуть кожаный язык еще на три дырочки, чтобы пояс удержался на бедрах. Лезвие шпаги было неудобно длинным, оно выступило ей далеко за спину и билось о стены, когда она поворачивалась.

Подойдя к беспокойному гнедому, она стащила с него попону и занялась работой — яростно стала скрести его в этом полумраке. Он приседал, дрожал, заряжаясь силой и жаром ее движений. К этому времени, как она положила на него седло, он возбужденно встряхивал головой.

Она взобралась на коня с колоды, стараясь управиться одновременно с лошадью и с неуклюжими ножнами, и еле успела пригнуться, как гнедой вырвался из конюшни на волю. Был ли Сеньор рядом с Мистралем во дворе или нет, она не знала, но даже не посмотрев, она лягнула гнедого пяткой и послала его бесшабашным галопом из ворот через дорогу в сторону пустынных болот.

Облака, надвигавшиеся с севера, поглотили солнечный свет луч за лучом. Они низко простерлись над дикой безрадостной местностью, хорошо знакомой ей своим холодным безмолвием. В детстве она очень любила Римскую Стену, любила даже в такую холодную унылую пору, когда камни, как черные призраки, стоят на фоне неба. Когда она была маленькой, мать одев ее, брала с собой на прогулку, позволяла ей взбираться по каменным грудам. В эти края заглянула История — когда кавалерия Цезаря стояла и держала оборону против варваров севера. Ли находила здесь монеты, а однажды ей попался древний глиняный светильник, а в другой раз — грубый металлический предмет, оказавшийся, когда мать его очистила, бронзовыми щипцами.

Ли пробиралась скрытыми путями к месту, которое было когда-то ее домом, по проселочной дороге, прорезавшей стену и проходившей вдоль утесов с северной стороны. Гнедой шел сильным размашистым галопом, он поднял голову и нервно выдыхал воздух, когда они приблизились к пролому в стене, которая здесь плавно спускалась с холма. В холодном воздухе от коня шел легкий пар. Рукоятка шпаги под неудобным углом упиралась ей в бедро, совсем не приспособленная к дамскому боковому седлу.

Натянув поводья, она остановила коня, повернулась к ветру лицом и запрокинула голову. Набрав воздухом полные легкие, она завыла. Конечно, это было жалкое подражание тому глубокому сильному вою, который раньше донесся до нее с болот, но она напрягла до предела свое горло, не обращая внимания на беспокойное движение лошади под ней.

Еще до того, как у неё кончилось дыхание, Немо ответил. Его вой гармонично слился с ее зовом, он оказался гораздо ближе, чем она ждала. Гнедой в волнении поднялся на дыбы.

Ли, схватившись за его гриву, умолкла. Она сошла с коня, причем шпага била ее по икрам, и придерживала испуганного гнедого, когда серая тень кинулась к ней из-за деревьев. Немо прыгал через замерзшие лужи, пасть его была открыта, и из ее глубины шли радостные взволнованные подвывания.

Ли подняла голову и снова завыла, и волк остановился в ярде от нее и, подняв голову, радостно вторил ей. Его рулады заглушили ее голос — от них начинало ломить уши. Они пугали гнедого, и Ли еле могла с ним справиться.

Немо прекратил вой и прыгнул поближе, приветствуя ее. Его зубы больно стукнули о ее подбородок. Ли закачалась и, только уцепившись за поводья, удержалась на ногах. Тогда Немо положил свои огромные лапы ей на плечи и принялся ее лизать — да так старательно, что у нее стало саднить кожу. Она оттолкнула его — и волк улегся к ее ногам и стал ластиться. Пока Немо ласкался, конь успокоился, и только слепка перебирал ногами, с сомнением кося глазом на волка. Ли погладила шею гнедого.

— Умница, храбрый мой, — бормотала она, зная, что ей повезло: испугавшийся конь мог ускакать очень далеко. — Храбрый, умный, хороший.

Одно ухо гнедого вздрогнуло, насторожилось и повернулось в сторону волка. Немо выжидающе перекатился на спину, Ли нагнулась, продолжая крепко сжимать поводья, и стала почесывать волку брюхо, пока он не начал потягиваться и поеживаться, стараясь лизнуть ей руку, виляя по-собачьи хвостом.

Ее подбородок болел и саднил в том месте, где по нему скользнули зубы волка. Она провела рукой и увидела на ладони кровь. Немо почувствовал себя виноватым, когда она неодобрительно покачала головой. Он вскочил на ноги и прижался к ней с такой дружелюбной силой, что едва не сбил ее с ног. Ее спасло только то, что кончик шпаги уперся в землю и эта крохотная задержка позволила ей удержаться на ногах. Немо хотелось играть: он подобрал лапы, прижал уши. У него стало такое комическое выражение морды, что диковатость, сверкавшая в его прозрачных желтых глазах, казалась ей не страшной. Он свесил язык и быстро дышал, приглашая ее к игре. Ли не раз видела, как Сеньор играл с Немо: бегал, сражался, отнимая у Немо палку и возвращался после игры с волком, часто с кровавыми царапинами. Да, Сеньор играл, но никогда не бросал игру, не победив; он отказывался уступить свое верховенство даже в шутку. Но у Ли не было времени на развлечения. У нее была цель.

Голубка подробно рассказала о строгом расписании жизни в Небесном Пристанище.

Поздние утренние часы Чилтон посвящал подготовке к полуденной службе, работая в одиночестве в церкви.

Ли снова села на коня и повернула гнедого на восток. Немо последовал за ними, не очень близко приближаясь, чтобы ему случайно не попало ударом копыта. Ли держала рукоятку шпаги голой рукой, согревая своим теплом холодную сталь. С сердцем, полным ненависти, она отправилась во Францию, чтобы найти Сеньора, — человек без семьи, без любви, без будущего. Но теперь она боялась. Она была загнана в